Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

Ждать, пока эти дикие звери превратятся в кротких ягнят? Но прежде, чем это случится, они загрызут ни в чем не повинных. Кого же защищать? И если бы наши либералы увидели, что розга сократила бы визиты чуть ли не всего села в волостной суд в качестве свидетелей, одновременно уменьшив процент бессмысленнейших дел, рождаемых на почве распущенности и произвола, перестала бы отрывать крестьян от работы иногда в самую горячую для них пору, сделала бы ненужными для крестьян штрафы и аресты и тем бы сберегла лишнюю у них копейку, вызвала бы, словом, тот страх ответственности пред законом, который один в состоянии обеспечить селу порядок, они бы признали, что крестьяне действительно желают розги так же, как желают, чтобы их никто не обижал, никто не таскал по судам, никто не отрывал от работы, никто не отнимал лишней копейки, никто не грозил им всякими насилиями и самоуправствами и проч. и проч. Но наш либерализм хватил уже чрез край. Из жалости к мужику его же давят, бросают на съедение волкам и, вдобавок, еще отнимают все средства для защиты.

Но что-нибудь нужно же дать. Нельзя дать розги, так дайте ему самые широкие права высылать, путем общественных приговоров, своих порочных членов. Освободите их от того тормоза, который, выражаясь в обязательстве общества принимать на свой счет высылку и содержание в течение двух лет своих порочных членов и их семей, заставляет крестьян жить под страхом мести со стороны этих последних, терпеть в своей среде конокрадов и поджигателей и не только терпеть, но и покрывать их, угождать им. Предоставьте крестьянам право высылки порочных членов, не только к их обществу приписанных, но и тех, кто, проживая в их селе, приписан к обществу крестьян другого села, ибо часто практикуется, что порочные члены, из опасения быть высланными на поселение своим обществом, переходят на жительство в другое, причиняя последнему непоправимый вред и издеваясь над бессилием его. Предоставьте крестьянам право выселять хотя бы порочных казаков на счет последних, ибо казаки обладают имуществом иногда значительным, но поскольку таковое, составляя их собственность, в состав крестьянского надела не входит, постольку не может быть оставлено обществу в возмещение его убытков. А между тем казаки и богаче и распущеннее крестьян, и борьба с ними крестьян зачастую совершенно невозможна. Пусть уж в недопущении розги недоверие к земскому начальнику выражается, ну, а в лишении крестьян права освобождаться от своих порочных членов к кому недоверие выражается, если приговор постановлен единогласно или большинством 2/3 голосов? Здесь уже что-то совсем непонятное выходит. И если бы мы даже не выдумывали никаких новых способов и форм для защиты крестьян от произвола, не оказывали бы им медвежьих услуг своим либерализмом, то не только сделали бы им величайшую услугу, но убедились бы и в том, что крестьяне консервативнее нас. Волостной суд, получив уверенность в утверждении съездом его приговоров о телесном наказании, стал бы чаще применять свое право репрессии в такой форме и сделал бы розгу обязательной, во-первых, для преступлений против родителей, во-вторых, для проступков против власти и, наконец, в третьих, для всех несовершеннолетних в отношении всякого рода проступков, подлежащих рассмотрению суда в уголовном порядке. Деревня давно об этом просит, но ей никто не верит из любви (!) к ней. Не доказывает ли это, что наши крестьяне консервативнее нашей передовой интеллигенции, сделавшейся либеральной из-за них же, из любви и жалости к ним? Так и кажется, что «своя своих не познаша».

Письмо III