Очерки жизни и быта нижегородцев XVII-XVIII веков

Царь Борис Годунов, желая заслужить популярность у народа, принимал кое-какие меры для уменьшения голода. «Ведомо нам, Великому Государю, учинилось, что у всех богатых людей прошлых лет ржаного и ярового молоченого и в кладях немолоченого всякого хлеба много… а многие прожиточные люди и приказчики их, межь себя сговоряся… хлебною дорогою ценою обогатели… тот весь хлеб у себя затворили и затаили и для своих прибылей вздорожили в хлебе великую цену… Того ради повелели: хлебных скупщиков и тех всех людей, которые цену в хлебе вздорожили и хлеб затаили, сыскивать и впредь того смотреть и беречься и проведывать накрепко о закупном хлебе по всем городам нашего государства». Борис устанавливал предельную цену на продажное зерно и приказывал уездным воеводам выдавать неимущим людям хлеб из городовых осадных запасов. При обнаруживании «знатного» количества хлеба у торговцев велено было все целиком отнимать у них безденежно.

Царский указ обнадежил голодающее нижегородское селянство. Толпы уездных бедняков, проевших все имущество, потащились через силу под окна воеводской избы. Но местные начальники не смогли накормить даже первую тысячу явившихся людей: государевы закрома в Нижнем Нове-граде оказались пустыми.

Алчность захватила в свои цепкие руки и воеводу с товарищами. Таможенный голова, несмотря на запрет вывозить хлеб из Нижнего, с ведома городских начальников тайком отправлял неприкосновенные запасы вниз по Волге, по пути распродавая хлеб в свою пользу…

Отчаянные жалобы нижегородцев дошли до царя Бориса. Приказано было приближенному боярину произвести расследование.

Нижегородский воевода Ю. Нелединский на запрос Москвы ответил, что государев хлеб в Нижнем свято хранится, но со дня пасхи (вскрылась река) хлеб частично отпускается, согласно прежнему царскому распоряжению, бурлакам, сплывающим на судах.

Московский боярин, не доверяя местному воеводе, поручил проверку его действий духовным властям Печерского монастыря. 4 июля 1603 года пришла в монастырь грамота на имя архимандрита Трифона с братией: «Обыскать по христианской совести про таможенного голову Ивана Семенова, да про ларешных целовальников Сергушку Сидорова, Ганю Шеина, да про земского старосту Елю Краскова».

Требовалось выяснить — отпускал ли таможенный голова с товарищами хлеб из Нижнего по реке Волге и если отпускал, то сделал это не после посула ли и на скольких судах? Если взял посул, то от кого и сколько взял?

Монахи по-своему истолковали цареву грамоту. Изрядная толика монастырского хлеба была ими подброшена в казенный хлеб, спускаемый «на низ», и продана в пользу обители.

Много изворотливости проявили Трифон с братией, отвечая на каверзные вопросы московского боярина: «…таможенный голова с товарищами хлеб отпустили по прежним государевым грамотам, что кому велено купить для судового ходу, сметя по людям, сколько у кого людей на судне… А того, что голова с товарищами посулы взяли, — не слыхали и не ведают… Но слышали, что после Велика дня Иван Семенов клич кликать велел, чтоб хлеба из Нижнего на продажу никто не вывозил, но в то время суды из Нижнего на низ еще не пошли, а суда с отпущенным головой хлебом для судовых работных людей отправились после указа».

Со слезами отчаяния расходились голодные люди от пустых государевых хлебных амбаров…

Кто-то подал мысль идти скопом в престольный град Москву, просить помощи у «великого государя». Беднякам нечего было терять — дома голодных мужчин ждали голодные жены и дети.

Четыреста верст прошагали они до столицы, питаясь по дороге весенними побегами молодых берез и лип.

Москва встретила ходоков необыкновенным многолюдством. Сюда стекались, томимые голодом, русские люди из всех неурожайных мест. Все московские улицы и площади были до отказа заполнены людьми, расположившимися на земле, худыми, изможденными, одетыми в рубища.

Царь Борис являл свою заботу. В четырех церковных оградах близ Московского Кремля лежали груды серебряных денег. Приказано было оделять голодных людей по «денежке» в день на каждого.

На «денежку» в Москве можно было купить 1/3 фунта хлеба (приблизительно 140 граммов), но беда была в том, что хлеба на всех прибывших не хватало…

Трупы умерших от голода сотнями валялись на улицах. Царские приставы ездили по столице из улицы в улицу, подбирали мертвецов, завертывали в жертвуемые Борисом саваны, обували в царский же подарок — красные калиги (туфли) и на телегах возили за город в скудельницы — особые кладбища для несчастно умерших. За два года и четыре месяца в Москве было схоронено 127 000 трупов.

Лишь малому числу нижегородцев посчастливилось вернуться домой и рассказать своим семьям и близким о Москве, о царе, о саванах и калигах вместо хлеба.

Оставшиеся дома в свою очередь поведали прибывшим о пережитых страданиях, показали окрестные рощи с начисто ободранными стволами лип и осин. Единственной едой очень многих была истолченная древесная кора, из которой пекли «хлеб».

Нижегородские поместные дворяне после двух неурожаев бежали из усадеб в города, бросая на произвол судьбы дворовых людей.