Очертания последнего берега. Стихи

Бросил возле примитивных сортиров на кучу

дерьма и сора.

Женщинам всегда будут нужны искусственные члены

и большие черные пенисы —

Едва ли к восторгу пенсионера итальянских

железных дорог,

Которого ноги сами привели на вокзал,

где он делал свою карьеру,

Воспитывая детей обоего пола,

Пока не закрылась школа.

“Насекомые снуют среди камней…” [112]

Насекомые снуют среди камней,

Пленники своих метаморфоз.

Пленники и мы во многом сами.

Иногда вечерними часами

Видим жизнь как вещевой обоз.

Вещи, может быть, всего точней

Выражают наш упадок, нашу суть,

Неизменные ее границы, ход истории, смысл и путь.

Как, например, эта посудомоечная машина,

которая помнит твой первый брак

И развод,

Как этот плюшевый мишка, который помнит

все твои приступы гнева

И все отступления… Ну вот.

Общественные животные нуждаются

в некотором количестве связей (их бывает немало),

В этой системе рождаются их желания, растут,

достигая порой большого накала.

И умирают – раз, и не стало.

Умирают иногда в один миг,

Будто проходят мимо.

Только что существовала куча привычек,

на которых строилась жизнь,

и вот уже ничего нет, полный тупик.

Небо, которое казалось вполне сносным,

становится в один миг

черным невыносимо.

Боль, которая казалась терпимой,

становится в один миг

острейшей.

Ничего не осталось, кроме предметов,

предметов, среди которых ты сам

участи ждешь дальнейшей.

Вещь среди вещей. Голая проза.

Вещь, более хрупкая, чем другие вещи,

Несчастная вещь,

Всегда ожидающая любви,

Любви или метаморфозы.

“В метро, в районе окружной…” [113]

В метро, в районе окружной,

Стал слышен этот грозный звук,

Как будто механизм взрывной

Под городом включился вдруг,

Как в сердце, где растет изъян

И разрываются края.

Вдали я видел башню ГАН,

И там решалась жизнь моя.

К своей голгофе персонал

В кабинах лифтовых спешил.

Рой секретарш внутри сновал

И макияжем дорожил.

Внизу ползла через туннель

Махина движущихся масс,

Ища неназванную цель, —

И шанса не было у нас.

“Человек на другой платформе близок к концу пути…” [114]

Человек на другой платформе близок к концу пути.

Это заметно.

Я и сам уже не в начале.

Почему мне жалко его?

Почему конкретно?

На платформе рядом со мной двое влюбленных,

Они не смотрят на человека

(Псевдовлюбленных, потому что он давно облысел)

И продолжают целоваться,

Двое влюбленных, искренне убежденных,

Что один мир существует для них, другой —

для этого человека,

Человека напротив,

Который встает и собирает свои пакеты

из “Призюника”,

Теперь уж точно приближаясь к концу пути.

Знает ли он, что Иисус Христос умер ради него?

Он встает, собирает свои пакеты,

Плетется в конец платформы, где турникеты,

И там, за лестничным поворотом,

Исчезает.

Последний рубеж обороны против либерализма [115]

Мы отрекаемся от идеологии либерализма, ибо она

не способна наполнить нашу жизнь смыслом,

указать нам путь к мирному сосуществованию

индивида с себе подобными в обществе,

заслуживающем называться человеческим;

Впрочем, она таких задач и не ставит —

ее цели совсем иные.

Мы отрекаемся от идеологии либерализма

во имя энциклики Льва XIII —

той, где о социальной миссии Евангелия, —

руководствуясь теми же мотивами,

по которым библейские пророки

проклинали Иерусалим

и призывали погибель на его голову;

И пал Иерусалим, и, чтобы восстать из праха,

ему потребовалось четыре тысячелетия.

Доказано и не подлежит сомнению:

любое человеческое деяние

все в большей и большей степени оценивается,

исходя из критериев чисто экономических,

из показателей математических,

которые можно представить

в виде импульсов электрических.

Это неприемлемо для нас, и мы будем бороться

за то, чтобы взять экономику под контроль

и подчинить ее иным критериям,

которые я не побоюсь назвать моральными.

Ибо, когда увольняют три тысячи человек

и я слышу при этом болтовню

о социальной цене реформ, меня охватывает

бешеное желание задушить собственными руками

пяток-другой аудиторов —

По мне, так это и будет настоящей реформой,

Практической мерой, согласной с натурой

И сходной с гигиенической процедурой.

“Доверяйте частной инициативе!” – талдычат они

на каждом углу, словно заведенные,

словно старинные механические будильники,

однообразный лязг которых

приводит нас в состояние бессонницы,

изматывающей и повсеместной.

На это мне нечего им сказать, кроме того, что

по своему опыту, удручающе часто повторяющемуся,

мне известно:

Частное лицо (я имею в виду, разумеется,

человеческого индивида) – это, как правило,

животное, иногда жестокое, иногда жалкое,

доверять инициативе которого можно

лишь в том случае, если сдерживать и направлять ее

жесткими и непререкаемыми

моральными принципами, словно палкою.

А как раз этого и не предусмотрено.

Идеологией либерализма, понятное дело.

“Смысл жизни – это любовь…” [116]

“Смысл жизни – это любовь”, —

Повторяют нам вновь и вновь,

Но слова не заменят дело,

Если тело не чувствует тело.

Смысл жизни, видать, не для нас.

Над Парижем “Тур Монпарнас”

Зажигает огни этажей,

И мы мчимся на зов миражей.

Наша жизнь – рекламный клип,