Очертания последнего берега. Стихи

Моя рука дрожит, медяшки собирая.

“Состав, что в облака летел неудержимо…” [131]

Состав, что в облака летел неудержимо,

К чему-то лучшему нас мог бы привезти.

Напрасно верили мы в счастье на пути.

Но смерти не хочу. Ее наличье мнимо.

От холода немеют руки,

Просвета впереди не видно.

Да, времена не безобидны.

Мой брат хрипит в предсмертной муке.

А люди силятся урвать побольше срок,

И неотвязный треск я слышу автомата.

Вагоны трупов – вот за все усилья плата.

Убитых родина – и Запад, и Восток.

Тела жестокость единит,

Все та же жажда разрушенья.

Но время принесет забвенье.

Вторая смерть нам предстоит.

“Во славу человечьих дел…” [132]

Во славу человечьих дел

Так много сказано и спето.

А их всего двенадцать. Это

Немногих избранных удел.

Латали драную одежку,

Горшки лепили для питья,

Суровой нитью бытия

Сшивали судьбы понемножку.

Застрельщики грядущих рас,

Лет по сто жили, но не боле, —

Зато писали до мозолей

И верой вскармливали нас.

И мир кроили ежечасно,

И горе мыкали сполна,

И так их жизнь была скудна,

Темна, представьте, и опасна!

“Рассветные часы…” [133]

Рассветные часы. В Париже самый смог,

И в Боснии война вот-вот возобновится.

Но вот что хорошо: такси найти ты смог.

Потянет ветерком, и ночь посторонится,

Увидишь солнца свет.

Да, лето длится, без обмана.

И скажешь ты “привет”

Привычной губке в ванной.

Взяв отпуск в сентябре,

Ты поступил мудрей,

Чем я, не будь детей, я б сделал то же.

Порою в сентябре не меньше дней погожих.

Субботний вечер уж погас,

Ты бросишь пить, но не сейчас,

Жара и духота. Темнеет

Так быстро. Вот и бар пустеет.

Прошло полночи, может статься,

Пора бы на покой убраться.

Тебя на завтрак ждет

С лососем бутерброд

На улице Шуазеля.

Неплохо, что ж! И очень кстати зелень.

“Кругом стекло…” [134]

Кругом стекло. Без перебоя

Возможно любоваться мной.

По вечерам я просто вою.

Мой пес уже не молодой.

Соседка за стеной гостей

Встречает, гордая собою.

Я страшно одинок порою,

Я не зову к себе гостей.

Шум за стеною все сильней.

Ну как привыкнешь тут к покою?

Покамест я чего-то стою.

Передо мной вопрос такой:

И вправду я не молодой?

Иль из себя все что-то строю?

“Прощаясь с уходящим годом…” [135]

Прощаясь с уходящим годом,

Неплохо было б кое с кем

Расстаться, получить свободу

От всех иллюзий и проблем.

Вот в новой книжке телефоны

Тех, кому незачем звонить.

Как глупо. Было бы резонно

Им умереть иль их убить.

Тревога глухо нарастает.

Забытой спичкой пальцы жжет

Ушедший год. Опять светает,

Холодный день известье шлет,

Что лето благости Господней —

Еще не обретенный клад.

Без изменений всё сегодня —

Во мне. Вокруг меня – распад.

“Так светел Люксембургский сад…” [136]

Так светел Люксембургский сад,

Что просто не к чему придраться,

И, как ни странно, был бы рад

Любовью я сейчас заняться.

Зачем нам золотой настил,

Весь этот блеск в тиши осенней?

Ты должен верить, что ты жил

И что уйдешь без сожалений,

Достойно. Нет, все ложь, и в счастье

Я не поверю все равно.

Сияет небо, но ненастье

В душе. Мне тошно и темно.

“Раскрыл газету “Монд”: статья…” [137]

Раскрыл газету “Монд”: статья

“Работы по благоустройству…”.

И зубы ломит. Беспокойство

Все больше ощущаю я.

Цветы всю землю украшают,

Так их наивность велика.

Растительности не мешает

Эффект известный парника.

Меняет велосипедист

Очки на въезде. Обустроен

Сей город, очень даже чист,

И велосипедист спокоен.

`Штайн-на-Рейне, 22 мая

“Жизнь начинается опять…” [138]

Жизнь начинается опять,

Когда с утра стоишь под душем,

А ночь не хочет отступать,

Дыша в затылок равнодушьем.

Ну что ж, начну – начав с нуля,

Ужав себя почти до точки —

Искать, по мусору снуя,

Подобия и оболочки.

Как лужица небытия,

Свет растечется, пропуская

Ту жизнь, где, может быть, и я —

Лишь видимость полупустая.

“Стандартная тоска и гниль…” [139]

Стандартная тоска и гниль,

Где б ни был ты. На Елисейских

Полях вовсю клубится пыль.

Ход изменить бы дел житейских.

Опять купил порножурналы

В киоске авеню Ваграм.

Я как в плену у ритуала.

Так, близясь к рельсовым путям,

Незрячий палкой землю бьет.

Так лодочник гребет в тумане,

В такой же западне растет

Цветок, оставленный в чулане.

Ночь, и под сеткой дождевой

Движенье стихло постепенно.

Пуст город, улицы его

Теперь напоминают вены.

“Спокойствие вещей не просто, и, похоже…” [140]

Спокойствие вещей не просто, и, похоже,

В нем дружелюбья нет;

Ничто их не берет, ничто их не корежит,

Как нас – теченье лет.

Они – свидетели горчайших тайных крахов,

Изъянов, скрытых в нас;

Они приобрели всех наших болей, страхов

И тусклых душ окрас.

Нам искупленья нет: с вещами слишком сходны,

Плывем, куда несет.

Ничто не облегчит нам маеты бесплодной,

Ничто нас не спасет.

По их подобию творимые вещами,

Чрез них мы и живем —

Но где-то все же спит в нас память о начале

Божественном своем.

“Легкие изнутри…” [141]

Легкие изнутри

К горлу всплывают, будто

К свету дня пузыри: