Очертания последнего берега. Стихи

Не торопится нас осчастливить.

(Бесценна

Эта крупица счастья,

Рожденная в предутренний час.)

“Моя былая страсть и нынешнее рвенье…”

Моя былая страсть и нынешнее рвенье

Сошлись во мне, дрожа, почуяв мой порыв —

Невероятный, он возник, соединив

Улыбку зыбкую с привязчивою тенью.

(Чем тело к телу ближе,

Тем ближе и верней

Тот мир, который брызжет

Веселостью своей.)

“Поля с завидным постоянством…”

Поля с завидным постоянством

Сметают прах в преддверье сна.

Ночь, овладевшая пространством,

И равнодушна, и грустна.

Как воскресить в кругу живых

Простые игрища былого?

Зачем нам книга, что нам слово,

Когда пустыне не до них?

Змея, меняя кожу, мимо

Ползет, в песке оставив след,

А в жизни все непоправимо,

А после смерти жизни нет.

Свои потребности у зим,

Свое у ночи искупленье,

И каждый век своим страданием томим,

Особым в каждом поколенье.

“А поколения толпятся…”

А поколения толпятся

Мошкою в мареве болот

И пробуют не брать в расчет,

Что с жизнью нужно рассчитаться.

Нет, эта драма пахнет пылью,

Все накрывает вечный мрак,

И в изнуряющем бессилье

С ним плоть не справится никак.

Временные затмения

I

Когда я пытаюсь подвести итоги минувшего дня, мне требуется настоящее мужество – я боюсь, что, записывая, выпущу на свет вещи, вероятно, страшные, которым лучше оставаться в туманном пространстве моего мозга.

Я готов сделать все, что угодно, лишь бы выбраться хоть на несколько часов из этой дыры, где я задыхаюсь.

Мой мозг до последней клетки пропитался ее тяжелым угаром – раскаленный металл лампы, гнусное занятие при мигающем сигнале тревоги. Все остальное меркнет по сравнению с этой смертельной игрой.

Я сижу в растерянности перед белизной, опустошенный, с влажными глазами, чувствуя, как веки мигают, подобно вспышкам пожарной сирены.

18-е: я вступил в новую стадию ужаса. Мне срочно необходимо одно – уйти поскорее от этих людей. Жить, насколько это возможно, вдали от других.

II

Сегодня весь день я маюсь, тихо, подспудно, но сердце щемит, и неизбежные, непредсказуемые и такие мучительные покалывания время от времени заставляют меня корчиться от боли, а потом, когда отпускает, я возвращаюсь, стуча зубами, к привычному страданию.

Стоит прекратить писать – и сразу ощущение, будто мне отсекают какой-то жизненный орган. Пора меня на бойню.

Победа! Я плачу, как ребенок! Слезы текут рекой!..

Ближе к одиннадцати выпадает несколько минут согласия с природой.

Черные очки, брошенные в траву.

Обмотанный бинтами, перед баночкой йогурта в сталеплавильном цеху.

Жду, когда пройдет боль, успокоенная бетадином.

Всего один бросок костей, милорд Снейк, всего один бросок.

III

И в продолжение. Ничего особенно интересного. Что я могу сказать не о себе самом?

На клавиатуре моего мозга звучат бесполезные вариации на тему уравнений Максвелла, и я вновь зажигаю сигарету.

Сегодня вечером я решил перейти на три таблетки хальциона. Ухудшение, скорее всего, неизбежно. Досадно, в каком-то смысле, что я еще сохраняю способность надеяться.

Вдали от счастья

Вдали от счастья

Быть в состоянии, которое приближается к отчаянию, но так и не может его достичь.

Жизнь, одновременно сложная и бесцветная.

Не связанная с окружающим.

Бесполезные картинки молчания.

Любовь. Единственная. Безудержная и непобедимая. Разбита.

Всему, чему свойственно являться, свойственно и исчезать. Так. И что из этого следует? Я ее любил. Люблю. С первых секунд эта любовь была прекрасной, совершенной. Можно ли сказать, что любовь является? Она, скорее, проявляется. Это объяснимо, если поверить в перевоплощение. Счастье встретиться с тем, с кем уже встречался, встречался не раз, встречался всегда, в бесконечности предыдущих перевоплощений.

Если в это не верить, загадка неразрешима.

Я не верю в перевоплощение. Вернее, не хочу его знать.

Потерять любовь – все равно что потерять себя. Стирается индивидуальность. Больше даже не хочется, не возникает ни малейшего желания иметь какую-то индивидуальность. От себя прежнего остается, в строгом смысле слова, только страдание.

Таким же образом – в зависимости от разных условий – теряешь окружающий мир. С первых же секунд обрываются связи. Словно оказываешься в иной вселенной. Сначала чужой, потом – постепенно – враждебной. Вселенная – это тоже страдание. Нет больше ничего, кроме страдания.

Но всегда остается надежда.

Знание само по себе не приносит страдания. Оно не по этой части. Оно попросту ничего не решает. По той же причине оно не может принести счастье. Все, что оно способно принести, – это некий род утешения. И даже это утешение, изначально довольно слабое, постепенно сходит на нет.

В итоге я так и не отыскал никаких причин стремиться к знанию.

И вдруг понял, что не могу – и, кажется, не смогу никогда – заинтересоваться хоть какой-нибудь политической проблемой.

Все, что не связано с чувствами, потеряло смысл. Прощай, рассудок. Головы больше нет. Только сердце.

Любовь, другие