Читаем Очертания последнего берега. Стихи полностью

Чувствительность улучшает человеческую натуру, даже когда это чувствительность отчаяния. В таком случае она улучшает человека, уничтожая его.


Существует любовь совершенная, идеальная, взаимная, прочная. Прочная в своей взаимности. Каждый знает: это в высшей степени завидное состояние, но, как ни парадоксально, оно не порождает никакой зависти. Никакого чувства отчуждения, вовсе нет. Такое бывает, вот и все. И, благодаря этому, может существовать и все остальное.


После ее исчезновения я не переношу, когда другие расстаются; я не переношу даже мысли о расставании.


На меня смотрят так, будто я в состоянии поделиться богатым опытом. Это не тот случай. Я подыхаю, вот и все.


Тот, кто боится умереть, в равной степени боится жить.


Я боюсь других. Я нелюбим.


Смерть так податлива.

Длинный уикенд в шестой зоне[208]

“О таксах я любил подолгу говорить…”

О таксах я любил подолгу говорить,

В то время

Склонялся я к какой-нибудь системе

Попроще (новый мир задумал сотворить).


Я, умствуя, часов провел немало

В траве на склоне дня:

Зуд философский донимал меня,

А небо так сияло.

“Знакомый в жизни с тем…”

Знакомый в жизни с тем, что клонится у упадку,

С путями, что всегда заводят в тупики,

(Не мог я и вообразить,

Что, как бы жизнь ни оскудела,

Отвратное желанье быть

Во мне все ж накрепко засело.

Какая-то тупая сила

Остановиться не дает,

Хотя нам все уже постыло

И очевиден наш уход).

“В разброде чувств, в тоске встаем мы по утрам…”

В разброде чувств, в тоске встаем мы по утрам

И дышим без проблем под небом бестревожным,

Но мы не верим в то, что жизнь еще возможна,

Что живы мы еще, что срок не вышел нам.


Расстались с детством мы, у всех своя игра;

В плену привычки или сами захотели,

Порывы страстные мы подавить сумели,

И вот уж партию заканчивать пора.


Клубится серый прах над зыбким основаньем,

А ветер налетит – и чист простор от пыли.

Хотелось жить, и мы об этом не забыли.

Безвольные тела застыли в ожиданье.

“Собачкой белой быть…”

Собачкой белой быть, за палочкой стократ

бегущей перелеском,

Иль старым пастырем, свершающим обряд

без стонов в день воскресный.

Иметь любую, в общем, веру, овладеть

набором жестов, схожих

С дурацким танцем, простеньким, что станцевать

легко и быстро сможешь,

Как турки, в хоровод встав бодро, без усилий,

почти без размышленья.

Достичь бы наконец всегдашнего блаженства

возврата, повторенья.

“Мой единственный друг, электрический счетчик…”

Мой единственный друг, электрический счетчик,

Как пройдет полчаса, треск сухой издает,

И его механизм, нет которого четче,

Утешает меня средь недавних невзгод.


В детстве я обладателем был диктофона,

И, читая стихи, ироничный слегка,

Я восторги поэтов прилежно слагал

В дружелюбную глубь двух его микрофонов.


Да, подростком, не знающим мир, глуповатым,

Я приборы любил совершенных конструкций.

Жизнь казалась значительной мне и богатой

При условии чтенья их мудрых инструкций.


Существа человекоподобные рядом

Не тревожили сон мой, что было мне впрок.

Жизнь свою я устраивал как старичок,

Милый, тихенький, но с проницательным взглядом.

“Афиша "Топ Санте"…”

Афиша “Топ Санте”,[209] на ней толпа людей.

Проблемы либидо… Надежное решенье…

Надежней умереть, чтоб синие сиденья

Очистились в метро. Придумать поновей

Уклад, другую жизнь, другое поколенье,


Другие рельсы. Вот сияет

Платформа “Бусико”, не сбиться.

Вся в белой плитке. Полагаю,

Везеньем было бы жениться.


Хочу ярчайший миг прожить,

Он стал бы совершенным даром

И смог бы смерть преобразить;

Феликс Фор…[210] признаки удара…


Мелькают станции, и скоро

Готовиться мне к пересадке.

Жизнь, вот она, почти покорна,

Но всё со мной играет в прятки.

“Жмут велогонщики…”

Жмут велогонщики, средь них

Имеются соцдемократы.

От боли, страха я притих.

Мученья – за победу плата.


Увидев Рийса[211] в их гурьбе

И как ему дается трасса,

Я уж не помню о себе.

Его лицо кривит гримаса,


Он выглядит как человек,

Уверенный: спасенье – в муке.

Войдут в историю навек

Его тестикулы и руки.


Но красоты не будет в ней,

Ни радости, один лишь долг.

И голос жалости во мне,

Надежды голос все не молк.

“Ответственности явный груз…”

Жаку Ле Минору

Ответственности явный груз —

Твоей супруги тачка. Тесно

Тебе в ней, лучше бы петь блюз

С невзрачным маленьким оркестром.


Года идут, а ты все тот же,

Жизнь изменить не бросил план.

Все потому, что ты художник,

Романтик, старый наркоман.

Сторона “Б”

Потом притягивать все вдруг перестает.

Остался прежним мир, и в нем полно предметов

Непрочных, суетных, в которых толку нету,

И льется тусклый свет с безжизненных высот.


Сторона “Б” существованья,

Без радости и без страданья,

Вот только тело износилось.

Вся жизнь становится могилой.


В грядущем – мертвая пустыня,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Полет Жирафа
Полет Жирафа

Феликс Кривин — давно признанный мастер сатирической миниатюры. Настолько признанный, что в современной «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» ему отведён 18-й том (Москва, 2005). Почему не первый (или хотя бы третий!) — проблема хронологии. (Не подумайте невзначай, что помешала злосчастная пятая графа в анкете!).Наш человек пробился даже в Москве. Даже при том, что сатириков не любят повсеместно. Даже таких гуманных, как наш. Даже на расстоянии. А живёт он от Москвы далековато — в Израиле, но издавать свои книги предпочитает на исторической родине — в Ужгороде, где у него репутация сатирика № 1.На берегу Ужа (речка) он произрастал как юморист, оттачивая своё мастерство, позаимствованное у древнего Эзопа-баснописца. Отсюда по редакциям журналов и газет бывшего Советского Союза пулял свои сатиры — короткие и ещё короче, в стихах и прозе, юморные и саркастические, слегка грустные и смешные до слёз — но всегда мудрые и поучительные. Здесь к нему пришла заслуженная слава и всесоюзная популярность. И не только! Его читали на польском, словацком, хорватском, венгерском, немецком, английском, болгарском, финском, эстонском, латышском, армянском, испанском, чешском языках. А ещё на иврите, хинди, пенджаби, на тамильском и даже на экзотическом эсперанто! И это тот случай, когда славы было так много, что она, словно дрожжевое тесто, покинула пределы кабинета автора по улице Льва Толстого и заполонила собою весь Ужгород, наградив его репутацией одного из форпостов юмора.

Феликс Давидович Кривин

Поэзия / Проза / Юмор / Юмористическая проза / Современная проза
Суд идет
Суд идет

Перед вами книга необычная и для автора, и для его читателей. В ней повествуется об учёных, вынужденных помимо своей воли жить и работать вдалеке от своей Родины. Молодой физик и его друг биолог изобрели электронно-биологическую систему, которая способна изменить к лучшему всю нашу жизнь. Теперь они заняты испытаниями этой системы.В книге много острых занимательных сцен, ярко показана любовь двух молодых людей. Книга читается на одном дыхании.«Суд идёт» — роман, который достойно продолжает обширное семейство книг Ивана Дроздова, изданных в серии «Русский роман».

Абрам (Синявский Терц , Андрей Донатович Синявский , Иван Владимирович Дроздов , Иван Георгиевич Лазутин , Расул Гамзатович Гамзатов

Поэзия / Проза / Историческая проза / Русская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза