Очевидность фильма: Аббас Киаростами

Киаростами – не просто очередной новый автор. Он также выдающийся свидетель как раз того, что кино вечно возобновляется, а именно снова и снова подступает к тому, чем оно, собственно, является, к тому самому, что оно вопреки всему не перестает снова и снова ставить на кон и возвращать в игру. С его приходом меняет свой облик мир, культура мира – то, что мы когда-то называли «цивилизацией». Но тут мы имеем не просто «цивилизацию образа», которую кое-кто не преминул раскритиковать с позиций вульгарного и реактивного платонизма[13]. Тут другой мир принимает другие формы – и пытается в них освоиться. Киаростами не одинок: есть множество других стилей и самых разных взглядов. Но все они имеют отношение к настойчивости кино – настойчивости его очевидности: вот снова навязалось это слово, хотя развязки оно совсем не сулит. Кино (а с ним телевидение, видео и фотография, которые в фильмах Киаростами фигурируют далеко не случайным образом) делает очевидной некую форму мира – форму или смысл.

Всякая очевидность всегда включает слепое пятно именно в том самом, что делает ее очевидной: поэтому своеобразной опорой для нее служит глаз. Это «слепое пятно» не приводит к потере зрения: напротив, оно образует отверстие для взгляда, на который оно давит, заставляя глядеть. Я попытался наметить, не сводя их воедино, моменты и фрагменты этого давления, которое, по-видимому, призвано осуществлять кино Киаростами – и которое выжимает из него или выражает через него нечто, относящееся к сущности кино и нашего пребывания с ним сегодня, потому что мы больше не можем жить без него – без такого кино, и именно об этом он и сам говорит в своих произведениях[14].

(Добавлю еще только одно: сейчас, когда я пишу эти строки, на дворе январь 2000-го, и по определению мой взгляд на творчество Киаростами не может проникнуть дальше. И да, в моей видеотеке есть его фильмы – все, за исключением последнего, «Ветер унесёт нас», который я имел возможность посмотреть однажды в кинотеатре.)

Взгляд

Вот кино, которое выражает – с силой и сдержанностью, изяществом и строгостью – необходимость взгляда и использования его. Не очередную проблематику репрезентации вдобавок к уже имеющимся, по праву разметившим вехами историю кино, но скорее некую аксиоматику взгляда: очевидность и определенность кинематографического взгляда [regard] как внимания [égard] к миру и его истине. Такое кино (для которого имя Киаростами служит мне примером и эмблемой, но которое этим именем не ограничивается) утверждает, что данная аксиоматика является на свет здесь и сейчас, на этом рубеже столетий, прокладывая новый путь для весьма уже древнего, столетнего кино.

Киаростами настойчиво, с упрямой мягкостью, твердит: ваши глаза, ваш габитус, ваш этос напитаны не менее чем столетием существования кино. Оно укоренилось в вашей культуре – то есть в вашем образе жизни, – словно олива, которую больше невозможно представить себе в диком состоянии, или другие деревья, которые мне так нравится снимать и разглядывать. Вы больше не открываете его для себя и не приходите в изумление, как дети перед волшебным фонарем. Вы уже сочинили и затем разрушили уйму кинематографических жанров и мифов о кино. Вы перебрали немало способов, формулируя его отношение к реальности и к иллюзии, к истории, сновидению и легенде, его приемы работы с изображением и пленкой, его технику съемки и монтажа. Со временем, в процессе привыкания, вы перебрали все его возможности репрезентации. Но тут вы понемногу нащупали еще одну возможность взгляда, который в строгом смысле уже не назовешь ни взглядом на репрезентацию, ни репрезентативным взглядом.

По мере превращения кино в одну из форм нашей культуры и жизни, развился взгляд, который определенно не является больше взглядом на репрезентацию (живопись или фотографию, театр или зрелище вообще) и чье отличие в первую очередь, очевидно, характеризуется особенностью его установки: в кино не может идти и речи о перемене угла зрения или дистанции взгляда, или о том, чтобы смотреть и при этом замечать окружение вещи, на которую направлен взгляд. Зритель прикован к своему месту в темноте зала, о котором не скажешь, что кинообраз находится внутри него (как могло бы находиться какое-то другое изображение), поскольку на самом деле он образует целую стену этого зала. Так самый зал становится местом или устройством взгляда, смотровой коробкой [boîte à regard], а точнее – коробкой, составляющей или образующей так называемый глазок, un regard, как по-французски говорят об отверстии, предназначенном для наблюдения или осмотра, позволяющем направить взгляд на предмет или объект (в недра механизма, канализации)[15]. Здесь взгляд есть внедрение в пространство, он в первую очередь – проникновение и лишь во вторую – рассмотрение или созерцание.