Очевидность фильма: Аббас Киаростами

Здесь разговор не о завороженности образом: речь идет о том, насколько образ реалистичен и неповторим и насколько он может открывать глаза на подлинную реальность. Реальность образа есть доступ к самой реальности, у которой существует плотность и сопротивление – смерти, например, или, например, жизни. Значит, под взглядом режиссера, в который нам надо встроиться, нет места никакой рефлексии или жонглированию образами и идеями. Здесь нет речи ни о формализме, ни о нарциссизме видения (если угодно – «символическом» и «воображаемом» его измерениях). Речь вообще не идет о видении – глядящем или подсматривающем, фантазирующем или галлюцинирующем, идеативном или интуитивном, – но единственно о взгляде: об открытии зрения на нечто реальное, навстречу которому взгляд уносится, бросается [se porte] и которое, в свою очередь, он притягивает обратно к себе. Речь идет именно об этом «броске» и его дальности: о том, как взгляд бросается на интенсивность некоторой очевидности и ее уместности или правильности [justesse]. Конечно, это не очевидность простой данности (данной попросту или эмпирически, если что-то подобное вообще возможно), но очевидность того, что демонстрируется, стоит только взглянуть. Здесь кино предлагает нечто весьма далекое от видения, которое лишь «просматривает» (смотрит, «чтобы видеть»): в определенном смысле берет на себя функцию питания [mise en puissance] взгляда, как бы подпитывает его, дает ему импульс к вышеупомянутому броску. И если этот взгляд озабочен тем объектом, на который он «набрасывается», он определенно способен вовлекаться в реальность, которая в данном случае как раз сопротивляется поглощению всевозможными видениями («мировоззрениями», представлениями, воображениями).

Кино всегда было искусством воображаемого (или «мифа»), и оно было семиологией (комбинаторикой знаков, «языковой практикой», как раньше говорили). Под этими двумя ярлыками оно совершенно не могло реализовать своего отличия от живописи и фотографии, с одной стороны, и театра и цирка – с другой. Не переставая отвечать или соответствовать этим разнородным регистрам, разрываясь и растягиваясь между ними, здесь и сейчас оно становится иной формой презентации – каковой оно, конечно, было с самого начала, но которую только сегодня оно выявляет как таковую. Если точнее, кино становится тем искусством взгляда, которое делает возможным и которое требует мир, отсылающий только к себе самому и своей собственной реальности: вот почему картина «И жизнь продолжается» занимает на сегодняшний день ключевое место в творчестве Киаростами. Речь идет о жизни, о течении жизни, движении ни к чему иному, как к смерти, которая странным, болезненным образом составляет часть жизни – точно так же, как рождение, любовь, трансляция чемпионата мира по футболу или съемки кинофильма.

Конденсационный след в фильме «Вкус вишни»

Смерть составляет часть жизни, вместо того чтобы делать жизнь частью чего-то иного, нежели сама жизнь. Смерть не является ни противоположностью жизни, ни переходом в какую-то иную жизнь: она сама есть то слепое пятно, которое открывается взгляду, и именно такой взгляд снимает на пленку жизнь (как происходит в конце «Вкуса вишни») – взгляд, которым надлежит смотреть, но который сам ускользает из виду, принадлежа к иному порядку (как показано в фильме «Ветер унесёт нас»). Вот почему смерть также всегда близка к рождению: в картине «И жизнь продолжается» мы видим плачущего ребенка в гамаке среди деревьев, сомкнувшихся вокруг него как стражи жизни, а в фильме «Ветер унесёт нас» – наблюдаем беременность и следом рождение младенца. Может быть, во всех этих случаях речь идет о рождении взгляда – в каждое мгновение, с каждым кадром, неважно, где задерживается этот взгляд: на каком-то образе, чьем-то лице, растворяется ли в пейзаже или на голубом экране неба, прорезанном в вышине полоской от пролетающего самолета («Вкус вишни»).

Кино представляет [présente] – то есть делится ею или сообщает – интенсивность взгляда на мир, неотъемлемой частью которого оно само является (как кино в собственном смысле, так и в качестве видео, телевидения, но также и в качестве фотографии и музыки: к этим темам мы еще вернемся). Оно составляет его часть в совершенно определенном смысле, вносит свой вклад в структурирование мира, каков он есть сейчас: это мир, где взгляд на реальность решительно вытесняет всякого рода видения, предвидения и ясновидения.

Беременность

Так выстроилась новая конфигурация опыта: она принесла нам не только изобретение своего рода сверхштатного искусства[16], но и, главное, то, что может быть названо новой беременностью, если понимать под этим – в точном соответствии с термином – некую форму и силу, которая предваряет и пестует назревшее появление на свет, выплеск в мир определенной схемы опыта, которая принимает очертания на наших глазах.