Очищение

Те, кто находился в танках, видимо, не ожидали такого. И, прежде чем раздался хоть один выстрел, Романов услышал с перевала чистый, сильный звук горна, дающего сигнал к атаке. И увидел во вновь поднятый бинокль, как слева и справа из кустов на обочине стали вылетать огненные плевки, врезаясь в броню танков — в ходовую часть, маски пушек сбоку, в корму корпусов… Засада, для которой он выделил половину дружины, начала работу. Видно было и то, как мечутся и падают пешие бандиты. А потом началась разноголосица хаотичной стрельбы у окраины поселка — на тропинках подкравшихся и ожидавших сигнала для атаки тремя группами бандитов окружили и уничтожали ополченцы, усиленные дружинниками…

Бой закончился за восемь минут.

Банда потеряла убитыми двадцать два бойца, считая танковые экипажи. Были убиты трое ополченцев и один дружинник.

Сдавшихся в плен и пойманных бандитов — двадцать восемь голов, больше половины банды — по приказу Романова закопали по шею в землю по обочинам дороги на перевале. И оставили так — только прочно заткнув рты, потому что хоровой отвратительный вой — даже не мат, а обычный трусливый вой ужаса — был слышен слишком далеко. Еще четверых бандитов убили в лагере в километре от перевала, освободив шестьдесят семь заложников; убить они никого не успели. А брать их живыми никто не подумал даже, потому что еще на подходе к лагерю наткнулись на двух молодых женщин — голые, те были повешены за ноги на деревьях, а внизу брошены три маленьких, по году-три, ребенка. Дети истошно кричали и плакали, пытаясь дотянуться до матерей, которые тоже судорожно извивались в петлях, силясь достать до малышей. И ни те, ни другие были не в силах что-то сделать.

Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы брать кого-то из охранников живым не пришло дружинникам в голову. Все четверо могли быть довольны уже тем, что в ярости атакующие поспешили с убийством…

На носах танков от очередей пулемета погибли четыре молодых женщины и пятеро детей: две девочки и три мальчика пяти-двенадцати лет. Когда Романов верхом подскакал на перевал, их трупы уже сняли с машин (из них при беглом осмотре представлялось возможным восстановить лишь одну) и уложили на обочине. Над телом мальчика лет десяти, почти натрое перебитым пулями, жутко голосила прибежавшая из освобожденного лагеря еще молодая полуголая женщина — вырывала у себя клочья волос, билась о землю лицом, целовала ноги убитого и умоляла встать, просто встать, и все.

Стрелявший — четырнадцатилетний порученец Мишка Мазуров — прискакал вместе с Романовым, хотя тот пытался запретить. Но Мишка только яростно мотал головой. При виде женщины он даже не побледнел снова — почернел как-то. Неловко сполз с седла и пошел к ней, на ходу расстегивая большую кобуру «парабеллума». Встал рядом на колени, ткнул пистолет в руку раскачивающейся и непонимающе глядящей на него женщины и сказал тихо:

— Нате. Я его убил… — И огрызнулся вокруг — заранее: — Не делайте ничего! Ну, вы?!

И все замерли. Все. И конный конвой Романова. И сам Романов. И люди у танков. А Мишка вздохнул и наклонил голову.

Женщина удивленно посмотрела на пистолет. На Мишку. На мертвого мальчика. Опять на пистолет. Подняла его обеими руками и уперла в лоб Мазурову, прошептав — или выкрикнув, не понять было:

— За что?!

— Так было надо, — ответил мальчишка. — Ну… давайте. Давайте же! — Он стиснул кулаки и ударил ими по земле, по старому выщербленному асфальту. Со слезами крикнул: — Думаете, боюсь?! Не боюсь! И не стыдно мне — так надо было, надо! Мне… Стреляйте, ну?!

Женщина уронила «парабеллум» и, в каком-то дрожащем, судорожном движении подавшись вперед, обхватила уже в голос заревевшего Мишку, прижала к себе…

Убитого дружинника сожгли под салют из карабинов на большом костре над берегом реки. Пришло много местных, почти все ополченцы, например. Многие пришли семьями. Пришел и Горенышев. Романов смотрел, как со свистом и воем вздымается пламя, и думал почти удивленно, что это первая и пока единственная потеря в его экспедиции. Может, и у остальных дружин так же? Хорошо бы…

Романов вздрогнул — кто-то крикнул: «Счастливого пути!» — и этот крик подхватили многие вокруг. Ему подумалось о странности происходящего, странности выкрика, странности самого сожжения… и о том, что весь мир сейчас на грани, не то умирает, не то обновляется. Потом он нашел взглядом «Смешариков» — точней, наткнулся на них глазами: они все стояли тесной группкой неподалеку и смотрели на пламя. Потом Тоха вздрогнул — видимо, ощутил взгляд Романова. Быстро посмотрел вокруг.

И улыбнулся Романову.

* * *

Они провели в поселке еще три дня. Отдыхали, помогали местным — больше, впрочем, словами и объяснениями, — договаривались о возможностях встреч и о налаживании связей между Осипенковкой и Поманухами…