Очкарик

— А этот пожилой Ламброзо в майке в облипку, говорит, что они бы чего-нибудь понюхали, — тянул Игорь свои варшавские рассказы. — А я ему, чтоб скакал за пузырем. Переглянулись, кто знает, может, подстава. Легавые уже с предыдущего дня за мной ходили. Палево было, когда я уже забрал суши у того малолетки в педрильских очочках, а потом пакет баночного пива у воров из Пясечно. И еще та черная свинья с розовой челкой, что типа была из Кракова. В KFC показывала ксиву спасателя и сама написала там, что она восьмидесятого года. Но я же вижу, что ей как минимум тридцатник, но тюнинг, конечно, свое дело сделал. Я стырил у нее телефон и звоню на последний номер, а там мужик отвечает, что он водитель автобуса и просит, чтоб ему мобилу вернуть, что типа очень надо. Жена подарила на валентинки-бздинки. Пару сотен вознаграждения обещал. Ну, еду я на Окенце, в карманах свист, а там туча легавых. Оказывается, черная работала на псарне. Говорю вам, бомба на бомбе. Пью десятый день, без перерыва. А этот Ламброзо отвечает, что тут только «Выборная» по семьдесят, а у него бабок нет. А я ему на это: ну, так как тогда? Бабок нет, а нюхать хочешь? Он пошептался че-то там с этими троими. А у одного был такой странный свитер, как детский. Розовый, или красный, вязаный и с какими-то такими веселыми значками спереди. На педика не похож, потому что взял бы старые шмотки из комиссионки, как все они делают, чтобы узнавать своих. И бородка, как у Иисуса. Ну, я смотрю на русского у стены, а потом он на меня. Встаю. Беру бутылку со стола и ходу оттуда. На лестнице охрана нас останавливает. Ну, знаете, за треники и ваще. Так я ему говорю, чё мол, вы думаете, хлопцы, что мы тут наркотой торгуем? Валите вместе с этим педиком Джизасом. И пошли. А тут этот педераст догоняет нас и орет, слюной плюется, что это была его бутылка. Что он людей спросил, и плетет что-то о дружбе между народами. Ну, я развернулся спиной и давай через две ступеньки вниз. А тот резко меня обгоняет и валится на рыло. Я заржал. Он встает, нос весь в кровище. Зуба спереди у меня еще со вчерашнего дня не было, потому что мы тиснули в магазине полкило говядины, такой хорошей, по сорок злотых, и сожрали сырой. Тогда это и случилось. Зуб треснул. Ну, я дал ему салфетки, что держу для потребностей дам, с которыми общаюсь по работе. Честные, не какие-то там свиньи с вокзала, и говорю: попил бы ты чаю. И пошли мы к шлюхам на Пигаль. Там я не смог открыть биотуалет и отлил прямо на дверь. А этот русский навалил с противоположной стороны для симметрии пейзажа. Я даже снял это на телефон, ради прикола. Легавые подъехали, а русский плюется, он, мол, платить пять сотен не будет, разве что они вдвоем сделают ему хорошо вот за этим углом. Тогда они вытаскивают из багажника чувака, тощего, держут за шкирку и спрашивают: это они — и показывают на нас — были при том нападении, а он кивает, что типа да, они оба были. Ну, я вскипел, махнул левой веткой, она у меня всегда крепче была. Легавый навернулся, тощий навернулся, большой навернулся, а русский меня тянет оттуда. Курвы плюются, что мы им весь бизнес перетерли. Не хотелось мне устраивать им дым на предприятии, поэтому я двинул в ворота и через два дня был уже здесь. Так вот, в эмиграции у Николая скучаю уже одиннадцать месяцев. Но ниче, давайте навернем. Оса, наливай.

Мажена разлила. Пила наравне с мужиками. Игорь не прекращал говорить, а во время третьей или пятой рюмки Петр еще раз спросил:

— Может, позвонишь еще раз? Что-то шефа долго нет.

Игорь заржал, но тут же посерьезнел. Потом взял свой огромный мобильник и левой рукой набрал номер. Левша, потому и нокаут у него получался оглушительным именно левой. Он не сказал в трубку ни слова, только слушал. Потом взял одну непочатую бутылку, сунул ее в рукав мастерки и направился к выходу.

— У этих еще полчаса. — Он указал на дверь Иовиты. — Если протянут время, платить будут двойную ставку. Десять процентов твои, если сможешь их вышвырнуть. Бедная ромашка. Если так и дальше пойдет, то придется отправлять ее на реабилитацию, а Николаю это не очень улыбается. Хотя, сейчас он явно не в форме. Не знаю, не знаю.

Мажена встала.

— А что с ним?

— Ну что, ушатался и валялся в сугробе. Скорая забрала. Я поехал. Глянешь тут за всем этим?

И, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью. Петр и Мажена долго сидели молча.

— Может, рулета с маком? — спросила она наконец. — Покупной, но еще свежий.

Петр отказался. В тишине они услышали приглушенный смех и проклятия. А потом стук в дверь и звук отпираемого замка. Из двери высунулся мужик, ровесник Петра, кивнул ему красной вспотевшей усатой рожей. Бондарук ненавидел старосту, начальника гэбэ вплоть до ее ликвидации, но тоже слегка кивнул, словно они находились во дворце, а не провинциальном борделе.

— Оса, где водка? — крикнул Гавел Мажене.

Она молча протянула ему бутылку Петра.

— Теплая, — скривился тот и сразу скрылся в комнате.

— У вас полчаса. Николай говорил… — начала Мажена, но никто, кроме Петра, не слышал ее.

— Кто еще там?