Ода радости

Еще в роддоме второродившие соседки показывали мне мастер-класс, умея успокоить голодного моего ребенка, просто взяв на руки. Но на моих руках он научился мгновенно успокаиваться только после года, возможно начав понимать, что мама – большее, чем молоко.

Я вспоминаю самую инфантильную из наших с мамой игр: в плохую и хорошую курицу. Игра взята из картинки в учебнике, иллюстрировавшей эксперимент: цыпленка привязали за ножку к колышку, он верещит и зовет, и мама курица бросается к нему, только если слышит, и не бросается, если только видит его, накрытого прозрачным колпаком. Утром мою маму курицу можно было позвать и притвориться спящей, и она придет, даже если не видит, потому что услышала и знает, что придет еще пару раз, приговаривая: «Показалось, что ли?» – прежде чем игра закончится торжественным уличением и извлечением цыпленка из-под одеяла.

Не дозвавшись, цыпленок может попытаться настичь курицу сам – и это невольно жестокая детская месть, когда мама оставила меня дома одну, а сама отбежала на часок к соседке поболтать да задержалась и, наконец возвращаясь к нашему подъезду, видит меня в осенних сапогах на босу ногу, кофте с чужого плеча и за руку с незнакомкой, сурово высказавшей маме: «Посмотри, в каком виде ребенок!» Но куда ей до моего бескомпромиссного приговора. «Ну, – говорю я маме, едва мы воссоединились, – теперь ты видишь, что нельзя меня бросать?»

И все же метафора детской любви для меня не цыпленок, а хомяк с картинки не в учебнике – в детском журнале типа «Мурзилки», во всю страницу и, кажется, к какому-то стихотворению, но это неважно, потому что я к картинке приписала свое. Хомяк крупным планом с увеличенными зумом семечками посажен на ладонь и ею же масштабирован: видно, что ему потребовались обе передние лапки, чтобы обхватить один только палец. Для меня это картинка о том, что нужны обе руки маленького, чтобы удержать хоть палец большого. Что маленькому нужно всем собой прильнуть, чтоб удержаться в ладони. И всего себя отдать, чтобы получить на семечку внимания.

Картинка не показывает лица того, кто ладонь хомяку раскрыл. И мы не видим, как, скорее всего, тоже маленький обладатель ладони и хомяка возрастает, преисполняясь силой от этого беззаветного доверия, – преисполинясь.

В женщине, которая «жестоко била» своего ребенка, меня удивляет не то, что ей нечего было дать своему ребенку, а то, что ей нечего было от него получить.

До родов мне много рассказывали о том, как трудно будет с ребенком, и никогда про то, как с ним хорошо. И мама моя говорила: «Надо отдать долг» – о времени по уходу за ребенком, которое все равно вычеркнут в надлежащем объеме из жизни, когда ни роди. Мать всюду символизирует бесконечную самоотдачу, а о компенсации умалчивают.

Первое мое открытие после родов – что трудно мне вовсе не с ребенком, то есть ничего из того, что касается непосредственно ребенка, не стоит мне особого труда, наоборот, трудно все остальное, привычное, прежнее, когда я пытаюсь проделать это при ребенке. Как следствие, открытие второе: соотношение труда и профита поддается коррекции, если в каждый момент четко осознавать, что мне сейчас важнее получить. Так, однажды я наливаю себе супа и дописываю текст одним пальцем на клавиатуре мини-ноутика, пока ребенок второй час мусолит мне грудь, будто вахтенный с потухшей трубкой в зубах, и, когда просыпается, я говорю ему: «Вот, мама хотела горячего супа, но у нее есть холодный суп и горячий ребенок», – говорю самым довольным и признательным тоном, потому что главное для меня было – не пообедать, а дописать.

И третье открытие, которое хочется назвать откровением, потому что оно, в отличие от лайфхаков, не передается и является только в личном опыте, а потому остается вопросом веры, как горящая купина. В одной из боянных уже статей, высмеивающих закидоны естественного материнства, я наткнулась на издевательский гопот по адресу одной мамаши, не сдержавшей на форуме интимного признания: мол, никак не может прекратить грудное вскармливание, потому что не хочет разочаровывать дочку, которая «аж постанывает», едва мама достает грудь.