Ода радости

Откуда-то вползают в мой диалог с ребенком фразы, как будто не мне и принадлежащие: слишком узнаваем в них стылый, комковатый привкус казенного воспитания. «Никакого сейчас домино, никаких читать!» – срываюсь я, для которой приучить ребенка к осмысленной игре и чтению – приоритет. «Вечно тебе то холодное, то горячее, опять придумываешь!» – досадую я, в детстве мучившаяся до тошноты над неподъемной тарелкой жирного и уже холодного супа. «Зачем ты вечно все портишь?» – ярюсь я, которой и по смерти мамы самым обидным ее упреком кажется слово-дразнилка «портило». «Портило ты», – в сердцах говорила мама, и, когда она заболела, я особенно боялась что-то снова сделать не так.

Пора первых шагов – тест на слышимость. Но я не хочу. «Я не хочу, – говорю ему, – гулять тут в ЛЭПах, не хочу копаться возле угольной ямки шашлычников, не хочу по склону вниз и по набережной вверх, и чего ты вцепился в изгородь собачьей площадки? Не хочу, не хочу, не хочу!» И это он капризничает?

Кто первый ослушник – ребенок, который ломится через дымовой фронт фуд-корта по вытоптанной траве, или родители, которые пытаются сесть и поесть на гик-пикнике с тем, кто не интересуется бургером, да и бургер никак не выберут и бродят по рядам, сами как без присмотра?

Мать шестерых сыновей, главная героиня романа Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса», кажется мне великой женщиной, так много вложившей в своих детей, так лично и страстно выносившей их, – одного буквально вскормившей на руках, – что детям ее, конечно, легко принять в ней то, что примешивалось к их прочной истории привязанности годами: время от времени мать укрывалась в собственных мыслях, оказываясь вне доступа. Горше Кристин разочарована и растеряна я, когда ходом романа убеждаюсь в том, что нет, ничего они не приняли и не простили – просекли безжалостным и точным детским чутьем, что великая мать шестерых главным делом жизни выбрала не материнство, а тяжбу со своим прошлым.

Предательство мысленного отсутствия – самое легкое и самое непоправимое. Прежде всего для матери. Я смотрю, как носится Самс за трактором, который я придумала ему спускать с горки. Этой придумкой хочется откупиться, прикрыться: пока ребенок счастлив и ничего не требует, можно на минуту-другую смотаться в себя. Вполне извинительно для человека, половину каждых суток встроенного целиком, живьем в мир интересов другого человека. Но мой многомесячный опыт охоты за книгами для Самса кое-что мне показал.

Что мать всегда найдет чем заняться, лишь бы не ребенком, потому что легче переключиться на то, в чем ты уже состоялась, а материнство – испытание без финиша.

Что мать всегда прикроет нуждами ребенка собственные потребности, потому что в его вселенной можно заново научиться желать безгранично, и сколько же она, с ее опытом, готова пожелать за него!

Что евангельский афоризм, введенный в новый оборот седьмой книгой «Гарри Поттера», касается и личных границ в материнстве. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», – вспоминала я не раз, когда окрикивала Самса, отбрасывающего книгу или топчущегося по обложкам, а сердце мое разрывалось и мялось вместе с таким трудом, изворотливостью и страстью добытыми сокровищами.

По дороге, вымощенной ярко раскрашенными бумажными кирпичами, я всю зиму шествую в свой личный ад без спутников, и мне потребуется вся весна, чтобы повернуть обратно к ним, живым, не собирающим пыль по шкафам, не прочитываемым до конца и куда менее сохранным, чем букинистические клады, над которыми я дрожу.

Я смотрю на Самса, накрывающего свой трактор волной нежности и восторга, и обещаю себе больше не предавать эту радость: не пользоваться ей как заслонкой для тайного хода в личную мглу.

Потому что если я не с ним в его радости – где контакт?

И зачем я так усердно натаскиваю ребенка в речи? Чтобы он слышал от меня вот это, подслушанное мной, будто грозное будущее, на улице?

«Перестань качать права! – Мама дочке, которая ревет, потому что хочет на ручки, а не в коляску. – Ты что, хочешь обидеть маму?»

«Что идет дальше: “а”, “б”, ну? “М”? Вот ничего ты не знаешь, балбес!» – Отец сыну по пути с покупками из районного супермаркета.

…Я учу тебя говорить, чтобы ты лучше понимал меня.

…Я учу тебя говорить, чтобы ты говорил о себе, а тебя не слышали.

…Я учу тебя говорить, чтобы было у нас то единственное, что мы поневоле делаем вместе, когда во всем другом разобщены.

Так, что ли?

Для женщины в декрете ребенок – обещание самого надежного партнерства: вот уж кто, если будет на то милость Божья, по своей-то воле никуда от нее не денется.

Но именно семейные будни показывают, какая иллюзия – парность, партнерство, контакт.

Я уже не удивляюсь, что в самые напряженные моменты, когда я острее всего нуждаюсь в поддержке и утешении, обстоятельства складываются так, что муж – непреднамеренно, но и непредотвратимо – оказывается не рядом.

Он отмечает переход на новую работу и не может приехать в ту ночь, когда я маюсь от зубной боли и саднящей совести под сериал «Союз серокрылых», давший мне повод оплакать свое несовершенство перед мамой и Богом.