Ода радости

Быть в процессе, позволить ему происходить, не мешать собственной природе – самые ценные советы, которые я услышала от бывалых приятельниц. Включенность внимания и легкость сердца – самые практичные рекомендации, вычитанные из урывками листаемой книжки о раннем высаживании младенца. Добиваться, а не доверять течению – самое серьезное упущение, осознанное когда-то супругой современного философа жизни Кена Уилбера, женщиной за тридцать, которая всю молодость мучилась, оттого что искала свое призвание, а столкнулась с роковым заболеванием, до срока оборвавшим ее жизнь.

Помню, что в книге Уилбера «Благодать и стойкость», не дослушанной до конца, как не дослушала в свое время «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург: слишком «яркие» переживания, слишком включенное слушание, слишком тяжелый процесс, – поразила совершенно толстовская по осмысленности и драматизму глава о доме на озере. Дорогостоящем и драгоценном семейном гнезде, которое духовно продвинутая супружеская пара свила в облюбованном загодя американском эдеме для зачатого под сороковник птенца. Острове любви, где любящие вместо семейного счастья обрели невротическую голгофу.

Помню, как поразило меня это единственное неясно отрефлексированное – а с другой стороны, что уж тут попридумаешь? – в книге решение: уже узнавшая о своем заболевании женщина решается, при поддержке мужа, прервать долгожданную и позднюю беременность.

Карма Карениной вступает в силу с момента этого как будто разумного, подсказанного самими обстоятельствами жизни решения, которого не миновать, как Вронского не избечь. Нацелившись на рывок к исцелению, пара отважно откладывает родительство – и прибывает в свой новый дом не для новых хлопот, а для релаксации после терапии. Прибывает вроде как даже с первыми отрадными результатами борьбы, а встречается с пустотой.

Страшнее всего в этой драме дома на озере то, что она не о семье, борющейся с заболеванием. И не о продвинутой паре, решившейся применить борьбу для более глубокого овладения практиками медитации и философией жизни. Она ни о ком таком, исключительном. В доме на озере Кен Уилбер и его Трейя страдают каждый от себя и изводят друг друга точно так, как сделали бы это тысячи среднестатистических супругов, обнаруживших пустоту вместо семейного дела, столкнувшихся с неврозом вместо любви.

Полнота разрыва между ожидаемым и реальным наполнением дома – в виду которого на озеро, будто в больницу, не захотелось больше и возвращаться – обеспечивает полноту сопереживания этому эпизоду чужой жизни, который бы иной современный роман сделал вершиной искусства. Вот только беда: чтобы дойти сегодня до такой глубины опыта, приходится его пережить, а самой Карениной, живой, реальной, на последнем ее вокзале уже не пишется.

Полнота мысли, давшей сбой и трещину по судьбе, – сторонней читательнице, мне остро не хватило именно в этом месте обратной связи с философом. Мне нужно было, чтобы он все-таки объяснил, как так случилось, что, борясь за жизнь, они оба – она на эмоциях, а он в полной оснащенности мысли – выбрали смерть.

Снова результат – вместо процесса.

Образ Трейи – а именно полноценным художественным образом, живым символом останется она для меня, хотя такой ее создала сама жизнь, а никакая не литература – сегодня особенно актуален для продвинутых и зрелых, учащихся правильно дышать и ищущих творчества в семейном быту современных женщин, готовящихся к материнству, как к новому витку карьеры.

Для женщин результативных.

Таким особенно трудно пройти тот единственный путь, который мог сделать Трейю счастливой – и сделал бы, дай Господь ей сроку не только на инсайт, но и на его воплощение в семейной жизни, которой она толком пожить не успела. Как поздно – и как остро – ей открылась разница между путем мужским и женским: «деланием» и «бытованием».

Как трудно и мне бытовать.

Перестать делать – и отчитываться перед судьбой результатами.

Что чаще всего пугает в семейном быту? Почему современная женщина, с азартом ввязывающаяся в борьбу за признание, хвастающая переработками и командировками, стяжающая лайки плодам непомерного профессионального напряжения, пасует перед своим, от природы как будто назначенным, не видимым никому домашним фронтом?

Ей – нет, чего уж скрывать, это мне, мне самой – страшно быть в процессе.

Ее – нет, меня, меня – этому и не учили, со школы готовили к обратному: не быть, а делать, достигать, отчитываться и оцениваться, соревноваться и демонстрировать, учиться и работать – и так, только так, расти над собой.

И вдруг, теперь, выпасть в сферу потаенного, в поток бесконечного, посвятить себя делу, которое по большому счету нужно и важно только мне самой, – согласиться на это вот «дома всех дел не переделаешь» и «под крышкой гроба отдохнешь»?

Изо дня в день добиваться результатов, которые некому предъявить? Результатов, которые и добыты вроде как не моим ученическим усилием, а силой самой жизни? Успехов, которые не фиксируются, будто метка на доске почета, а сразу затираются новой задачей?