Одарю тебя трижды

Зе Морейра, великий вакейро, лежал на спине в своей продуваемой хижине и шептал Мариам, уставясь в потолок: «Давай уйдем…» — «А если погибнем?.. Сам знаешь, не пощадят…» — «И я не пощажу». — «Камор-цев много». — «Пусть много, что с того…» — «Не пойду… детей с собой не возьму и оставить их, сам знаешь, не оставлю, — в отчаянии сказала женщина. — Отправляйся один, раз приспичило». — «Один… А вас на кого оставить, кто прокормит?..»

Петэ-доктор отпер входные двери и, поднимаясь с Доменико по лестнице, говорил, как бы извиняясь:

— Прежде не запирал дверей, но меня то и дело похищали. — Усмехнулся: — Нашли красотку!

— Похищали? Зачем?

— Деньги вымогали у тяжелобольных, чтобы отпустить меня к ним.

Да-а, Камора…

— Постой минутку, я сейчас… — Доктор один вошел в комнату, у Доменико сердце оборвалось: «И он… он ведь каморец — скрывает что-то!..»

Но Петэ-доктор быстро вернулся.

— Прошу, неприбрано было… по-холостяцки…

Отряд долговязого сержанта настиг наконец двенадцать сертанцев. Солдаты окружили их с дикими криками, свистом.

Зе Морейра, великий вакейро, лежал на песке, подавленно смотрел на чужое небо, на чужие облака. Знал — многие из соседей уже готовились в путь, туда, за каатингу, укладывали свой скудный скарб, припасы, семена овощей. Мануэло избегал Зе, сердце тянуло его к каатинге, и, смущенный, растерянный, он неприкаянно слонялся поблизости. Не выдержал Зе, вернулся в хижину и — кто бы поверил! — опустился перед Мариам на колено:

— Пойдем… Уйдем… Прошу тебя, очень.

И услышал в который раз:

— А если перебьют нас?.. Сам знаешь, не пощадят.

— И я не пощажу их, жена.

— Каморцев много — больше, чем нас.

— Пусть больше, Мариам…

— Не могу взять детей… — Мучительно было ей смотреть на мужа, в отчаянии преклонившего колено. — Сам знаешь, детей не оставлю… Ступай один, раз так приспичило.

— На кого вас оставлю, кто прокормит?.. — тихо проронил Зе, бессильно опустивший плечи. — И с детьми ведь уходят… Разве другие не любят своих детей?

А далеко в Каморе скиталец собрался с духом, спросил:

— Вы… старший брат Александро? — и посмотрел так доверчиво, умоляюще, что смешался Петэ-доктор.

— Чей брат, Доменико?

— Александро…

— Нет, извини, но нет…

— Как же нет, вы старший брат Александро.

— Нет, Доменико, у меня только сестра была…

— А брата нет? Ни одного?

— Нет… Говорю же — нет. — Петэ-доктор казался недовольным. — Почему не веришь?

— Потому что он предупредил меня — не пытайся угадать, все равно не угадаешь.

— Кто предупредил? Не понимаю…

— Ваш брат Александро.

— Ты яяявно пууутаешь что-то…

— И он точно так же растягивал слова!

— Кто, сынок, кто растягивал?

— Ваш брат.

Но тут Петэ-доктор таким тоном предложил: «Выпей-ка лучше этот порошок», что Доменико осознал: заблуждается, брат Александро — кто-то другой.

Маршал Эдмондо Бетанкур пытливо смотрел на сержанта, странно выпяченного, подходившего мелкими шажками, и недоумевал, что придало сержанту кичливо важный вид — уж не победа ли над десятком безвестных бродяг?! Но траурно-скорбным было лицо долговязого командира, и всякое видавший маршал дивился — потерпевшие поражение являлись к нему пришибленные, приниженные, а этот костлявый сержант выпятил впалый живот, расправил плечи, даже откинул их — дугой был выгнут вперед, весьма напоминая лук. И Бетанкура осенило — тело сержанта сохраняло положение, приданное отменным прощальным пинком…

Мариам шла к мужу — перед глазами стоял убитый безысходностью Зе, и, исстрадавшись, она пробиралась к стаду. Зе понуро сидел под деревом, и конь был рядом, а Мариам, легкая, босая, неслышно подошла к мужу сзади, постояла немного и, не выдержав, молвила: «Вставай, пойдем…»

А выгнутый пинком сержант докладывал:

— Мы их долго не могли настичь, грандиссимохалле, пытались обходить каатингу, а они, не знаю уж как, прямо через нее лезли…

— Подземного прохода не приметил?

— Нет, гранд…

— Дальше.

— А как нагнали, налетели мы на них, а они остановились и стояли, спокойно, непонятно почему, гранди…

— К делу! Без «грандиссимохалле»! По существу.

— Остановились они, стоят себе, опустили руки, смотрят на нас, ждут. Тогда я замахнулся ножом на одного, а он хоть бы что, и не шевельнулся. Обозлился я, всадил нож в глотку, а дальше толком не помню, гра… потом очнулся и вижу, сам я с петлей на шее, а мои люди валяются на песке — у всех в груди мачетэ, а тех, сертанцев, по-прежнему одиннадцать.

— Или ндвенадцать? — встрял в разговор лейтенант Наволе, но тут же прикусил язык.

— Нет, хале, одного ж я укокошил.

— Выходит, они ждали, пока убьют одного из них? — гневно сузил глаза Бетанкур.

— Выходит, вроде бы, гр…

— И они забрали ваших коней и ваше оружие?

— Да… уважаемый.

— А пинок тебе кто припаял?

— Один там… пастух, мое стадо пас раньше, — смутился сержант, — Рохасио некий.

— Хорошо, очень хорошо! — отметил маршал Бетанкур. — Двенадцать пеших оборванцев истребили тридцать верховых. Ничего не скажешь, хорошо-о… И рассчитали все, не напали на вас сами, чтобы мир знал — вы первыми пролили кровь, вы убили их человека… Почему сразу не перестреляли всех!

— Не утерпел я, высокочтимый, и ножом — больше удовольствия…