Одарю тебя трижды

Долго спал скиталец, очень долго, бесконечно блуждал по лиловым просторам, по уступчиво мяклым неведомым тропам; возникали пред ним, исчезали, мелькая, незнакомые лица, предметы, и качалась арба, погружая в виденья, и, усталый, он спал, утонув в сновиденьях, разморенный полуденным солнцем, разрисованный тенью от клетки — заходящего солнца лучами, и дождя не заметил. Старый Сантос прикрыл его буркой, он лежал, окунувшись во тьму, весь в чужой крови, а вокруг, совсем рядом, не говоря уж о дальних краях, происходило столько всего: старался угодливо мастер кисти, великий Грег Рикио; не успевали выставить на улице для всеобщего обозрения очередную картину, как он кидался творить другой шедевр, вдохновленный музой заказчика — музой великого маршала, ночами не спал, творил и творил, и в те же ночи не спал уставший за день кузнец Сенобио Льоса, садился под деревом и играл себе на гитаре, играл только то, что хотелось ему самому, а вдоль реки в предзакатный час очень странно расхаживал дон Диего, особый, особенный наш канудосец, с интересом следя за удлиненной трепетной тенью, мягко зыблемой, лелеемой волнами, и так гордо расхаживал, поглощенный своим артистизмом, наблюдая за тенью, и ничуть никого не смущался, изучая движенья, тренируя себя, и совсем по-другому тренировал доверенный ему корпус наделенный особой властью генерал Хорхе — четыре солдата, вовсю раскачав широченный тюфяк, перекидывали на нем через высокий, наспех сооруженный забор пятого солдата, который, перелетев на другую сторону, лихо приземлялся на пышные подушки, — по личному приказу маршала велась тренировка. А Мануэло и Мануэла, поднявшись повыше к верховьям реки, удалившись в безлюдный простор, лежали на солнце, забрызгав друг друга, лаская друг друга и нежась, и в ярости смотрел на две укрытые одеялом подушки спесивый страж ночи Каэтано, а два жагунсо свирепо поедали глазами третьего, то ли спавшего, то ли дремавшего; строил планы великий маршал, и приятно зудел палец в острых зубках любимой кошки; а полковник Сезар среди намалеванных дам безотчетно мечтал о простой деревенской девке; растирал неприметно для других больную ногу безгласный Рохас; Иносенсио задумчиво проверял пальцем, хорошо ли наточен меч; в чашу с вином подсыпал порошок тучный бровастый каморец, а еще где-то играли в фанты…

Доменико испуганно вздрогнул — глаза заливала синь неба. Напряг зрение и различил в вышине легкое облачко…

Страшно хотелось пить. Присел, недоуменно оглядел людей вокруг себя.

— Где я?

Такие ему не встречались — статные, сухощавые, высокие, в широкополых двууголках. Хорошо хоть, узнал спину старика, подтянулся к нему, повторил:

— Где мы, дядя?

— В Канудосе, — ответил Сантос.

Подошел Жоао Абадо, хмурясь, но как-то нарочито. Сантос и Доменико спустились с арбы, стали среди овец.

— Сын ваш? — спросил Жоао.

— У меня нет сына, — тихо сказал Сантос. — В пути повстречались.

— Сколько дней шли порознь и сколько вместе?

— Будь другом, отстань.

— Есть у вас тут кто? — уже сердито спросил Жоао.

— Нет.

— Кто ж отпустил сюда одного, такого старого.

— Не старый я. Седой просто.

— Не вижу, что ли, старый, — упорствовал Жоао. Сантос отвязал быка, подхватил и легко поднял в воздух.

— Ого! — оторопел Жоао. — Ну и ну…

А Старый Сантос бережно опустил быка, открыл клетки — птицы затрепыхали крыльями, попрыгали на канудосскую землю, и при виде кур у Пруденсио замутился взор — нет, не насытился он местью.

— И ты сюда пришел? — услышал Доменико.

Конселейро спросил.

И Доменико оторвал зачарованный взгляд от белых домов, от всего Канудоса, почтительно уставился на темноразвеваемое одеяние конселейро.

— Да…

— Почему?

— В Камору вернуться не мог — каморца избил… — И осмелел: — Тысяча драхм у меня тут в мешочке.

— Откуда ты?

— Из Высокого селения. Только и туда мне нет пути — не примут…

Задумчиво помолчал Мендес Масиэл, потом обратился к Сантосу:

— Вон та хижина будет твоей, Сантос. Проводи его, Жоао. И скотину пристройте. Грегорио, найди Зе, пусть спустится к реке с кем-нибудь вдвоем и еды захватит впрок. Жду их на берегу.

Мендес Масиэл всмотрелся в скитальца. Без кровинки в лице, уронив голову, Доменико пошатнулся и припал к буйволу — ноги не держали, мутило от присохшей крови. Сорвал бы с себя одежду, не будь вокруг людей.

— Тебе плохо?..

— Да… от крови…

Запекшаяся кровь, омерзительно приторная, не только через нос — через кожу проникала в него. Зловещий цвет и не ощутимые для других клейкие пары изжелтили бедного скитальца, он обхватил рукой покорно стоявшего буйвола, крепился — не хотел упасть здесь, в незнакомом ему городе.

— Идем со мной… Излечу тебя… Мешочек возьми с собой.

Приободрился Доменико немного. По небольшому откосу направились к берегу. Странного вида человек шел им навстречу — изумил Доменико. А тот, озорно блеснув глазами, воскликнул:

— Новенький?! Возрастает наше число! Позвольте узнать, как величать вас?

— Доменико.

— О, прекрасное имя, от слов «доминус», «домен»… — Он обдал улыбкой Доменико и посерьезнел внезапно, перенес выжидательный взгляд на конселейро.

Мендес Масиэл слегка, неприметно кивнул.