Одарю тебя трижды

Горсть влажной земли держал Доменико, напитанную снегом, намокшую, теплую… Размял и скатал ее грязными пальцами и сначала вылепил тело — неприглядным получилось, нелепым, потом приделал ей толстые ноги, округлил затем плечи, огладил, выдавил два бугорочка — из глины женщину ваял Доменико… Круто выгнул ей бедра, осторожно приладил руки-обрубки, головку, сгладил неровности, придал ей, сколько мог, красоты и поднял, ухватил ее бережно тремя пальцами — большим, указательным, средним — и оглядел… И в этой нелепой, кривой, неказистой было что-то влекущее, а Тереза — женщина, настоящая…

— В таком случае, будьте любезны, попытайтесь сами! Обратите внимание — я обращаюсь к нему на «вы»! — призвал общество в свидетели Дуилио.

— Мне попытаться? — обрадовался Александро. — Попытаться описать настоящую женщину?

— Да, да. Мы слушаем вас…

— У настоящей женщины… — Александро задумчиво улыбался. — У истинной, подлинной женщины… Начну с ее появления, хорошо? Настоящая женщина ступает бесшумно… безотчетно, конечно, появляется незаметно…

С глиняной женщиной в руке Доменико, все взирал на окно и молил: «Ну открой же, открой…», молил, не отрывая глаз от зеленой шторы, и тут плеча его легонько коснулись. Обернулся и, смутившись, смешавшись, торопливо упрятал фигурку в ладони и стиснул так сильно, что между пальцами выдавил глину, — перед ним стояла Тереза, настоящая женщина, но сейчас — без улыбки, чуть откинув голову, сощурив глаза. Тереза пристально смотрела на него.

Вечерело.

— А когда появится, — едва слышно говорил Александро, — когда появится и взглянет, сразу даст понять тебе что-то… Настоящая женщина, даже безмолвная, всегда высказывает, выражает что-либо.

— Это как же?

— Даже если посмотришь на нее сзади, все равно сумеешь понять ее — в подлинной женщине все выразительно, говорят ее руки, плечи, затылок, спина…

— Что говорят?..

— То, чего тебе не понять… А уж если лицом повернется… о, тогда…

Вечерело, и спокойно смотрели на него темные зеленые глаза. В руках ее было лекарство — тоже зеленое, темное, цвета глаз… Внезапно, не сводя с него взгляда, обошла окаменевшего Доменико неслышно, неторопливо. И снова стала лицом к нему, задумчивая, прямая, и заглянула в глаза глубоко, в самую глубь, испугалась, смешалась, шагнула ко входу. Поднялась по трем невысоким ступеням, тронула ручку… обернулась, снова глянула, но по-иному, совсем по-иному… Оробела, казалась испуганной и все же просила войти за ней следом… Оробела — и эта минута настала…

— Истинная женщина все умеет сказать глазами, Дуилио, мой благоречивый сеньор. Все даст понять глазами, и прежде всего — нужен ли ты ей…

И распахнутой настежь оставила дверь. И внутри была лестница, узкокрутая, исчезала во тьме… Потянулась рукой к фонарю — занесла над собой, а рукою, державшей лекарство, подхватила подол у колена, подобрала мизинцем. По высоким ступеням напряженно, чуть боком поднималась Тереза, поднималась вверх женщина, и фонарь колыхался в руке ее мерно, а за ней в бледном свете, обливая ступени, изгибаясь покорно, темной, мягкой волною извивалась накидка, на стене же повторялось таинственно все — тень ее трепетала, гибкая, тонкая, как Тереза сама. Доменико припомнил ее взгляд — оробелый — и вмиг одолел три ступени и вскинул глаза: обернувшись к нему, смотрела Тереза, но лица ее не было видно, и он растерялся, не знал — подниматься ли дальше по лестнице, мучительно-трудной, иль бежать без оглядки. Поняла его женщина — осветила лицо фонарем, и Доменико сразу заметил — по-иному, по-новому, озорно и разбойно, улыбалась Тереза. Быстро взошла по последним ступеням, опустила фонарь возле лестницы на пол. Доменико забрался по уступчиво мягким ступеням и, во мрак погруженный, выплыл на свет. Взял свободной рукою фонарь — другая все так же сжимала смятую женщину-глину — и осмотрелся, потянул носом воздух. В дальнем углу длинной комнаты смутно темнела женщина, Тереза.

— И тени лица… — продолжал Александро. — У всего своя тень — у лба, у волос, у носа и губ…