Одарю тебя трижды

Молодого человека редкой, завидной красоты звали Масимо.

Все трое были из Каморы.

— Знаешь, Тулио, — приступил к делу Александро, — чтобы добиться чего-нибудь от темной личности, нужен третий человек.

— Какой третий? Кто…

— В данном случае — ты.

Тулио покосился на него.

— Да, да, нужен третий, чтобы при нем рассказать темной личности одну историю, весьма значительную по смыслу, и ты с Доменико… послушаете вместе с ним — вам тоже не повредит.

— Отвяжись, будь другом… Холодно как…

— Не хочешь помочь? Подниму сейчас шум, и все три каморца здесь окажутся!

— Ринальдо годится?

— Да, сударь, пусть будет Ринальдо, лучше него, то есть хуже, подлее, не сумеешь предложить. Кому стоит рассказать, так это ему, испорченному, распущенному субчику. Сейчас и он, вероятно, затаился где-нибудь вроде нас, а когда ландо увезет каморцев — о-го-го расхорохорится! Мерзавец, большой мерзавец… Да, одновременно живем мы с ним на многострадальной земле, но сколько бы я его ни вразумлял, он все равно останется таким, какой есть, — картежником, бабником, прохвостом и пройдохой, да еще спесивым…

— Ладно, дам тебе встретиться с ним… Вон, укатили!

Где-то загрохотало ландо, шум постепенно удалился.

— Наконец убрались! Пересохла глотка. Пошли, Доменико… О, Сервилио, ну как, выплатил?

— Да.

— Не вернутся?..

— Нет, пока нет — до весны.

— Правда? Хотя весна на носу… пошли, Сервилио, выпьем шипучего.

— С превеликим удовольствием… Три драхмы Артуро уплатил за вас.

— За меня? — удивился Доменико.

— Да.

— За меня?.. Зачем… При чем я… Нет, мне не денег жалко, но… Ошибка какая-то.

— Ах, он еще не знает?

— Нет. Объясним у Артуро… Пошли, умираю… — Тулио вышел из терпения. — Ну чего стоим, пошли.

Временами в Краса-городе шел снег, и Доменико равнодушно смотрел на искристые снежинки под фонарями. Задумчиво стоял у окна, в чужом доме, в чужом городе… Тускло светили узкие окна, в небо дымили трубы над ними, к вечеру дым лиловел, казался совсем невесомым… Вечерами сидел у большого камина, склонившись к огню, смотрел, как подрагивают в пламени ветки, как шевелятся от жара уголья. В эти медленные долгие вечера что-то томило его душу, и хотелось чего-то большего и более значительного, чем Тереза… И не знал — чего… По утрам воцарялся свет. Юный Джанджакомо приносил снизу дрова, топил камин, в комнате разливалось тепло. Немного смущаясь, Джанджакомо грел ему одежду у огня, смущался и сам Доменико, но из постельного тепла в холодную рубашку — нет, не мог. Время от времени тайком отправлялся в рощу, к заветному месту, с небольшой лопаткой и набивал карманы драхмами. На свадьбах и иных семейных торжествах испытывал безотчетную гордость — у него всегда имелась в подарок драхма. И в любом доме был желанным, встречаемый улыбкой, — Тулио всюду водил его с собой. Но мучительное желание чего-то смутного, будоражившее временами, тянуло прочь из стоячего, затянувшего, и все сильнее терзало в долгие темные ночи что-то неуловимое, томило, походило на что-то — на лепку из глины овцы, коня или чего-то еще, и какие-то странные звуки то ли слова возникали нескладно, то ли лился мутный поток — походило на что-то… И даже во время веселой попойки сидел отрешенный, отчужденный, одинокий, хорошо хоть, Тереза была у него. Раза два в неделю так ярко вспыхивал тусклый фонарь… И он поднимался по крутой лестнице. «О, Ци-лио, иди, иди скорее! — торопила сверху Тереза, расчесывая перед зеркалом волосы. — И не забудь убрать фонарь с окна, а то заявится этот, деревенский…» Доменико обрывал шаг, растерянно смотрел на сидевшую спиной к нему женщину. «Я вчера опять видела тебя с Сильвией, какой ты бессовестный, Цилио! А уверяешь: «Ты одна мне нужна, только ты!» Доменико вконец терялся, а Тереза продолжала: «Учти, не бросишь Сильвию — на порог больше не пущу! Да, правда, вон там в углу бутылка шипучего стоит, деревенский принес. — И, не оглядываясь, добавляла: — Открой одну, не можешь откупорить? Тебе говорю, дурачок, глупенький Доменико… — И, встрепенувшись, срывалась со стула, со смехом повисала у него на шее, целовала в глаза. — Ну что, разозлила тебя, Доменико, довела, а?.. — Скидывала с него шапку, лохматила мягкие волосы. — Глупенький дурачок…» Осознав, уразумев наконец шутку, Доменико с блаженным укором смотрел на сиявшую женщину, у которой от улыбки на щеке появлялась ямочка, на одной щеке. Коварной изволила быть Тереза…

«Два часа ночи, в городе все…»