Одарю тебя трижды

Вон сияет окно… Не хотите узнать, кто живет там?.. Хотите? Загляните в окно. Нету лестницы? Ну и что — без нее обойдемся легко — вот моя голова, не стесняйся, прошу вас, ставьте ногу сюда, не беда, если в слякоти, не смущайся, привычен я к грязи и к пыли, ставь ступню на ладони мои, ухватитесь за волосы крепко, заберитесь на плечи, а теперь упритесь-ка в стену, загляните в окно… Дотянулись? Чуть-чуть не достали? На голову? Да, пожалуйста, станьте — ничего, ничего, лишь бы вам услужить… Бывает, не хочется быть одному, страшно тяжко… Оттого я и выпил из чаши безмерной — одиночества чаши… Странно? О, нисколько!.. Поставили ноги? И вам нелегко на носках, понимаю… Эх, одиночества чаша бездонная… Мы стоим у стены: я спиною, а вы — на моей голове, вытянув шею, заглянули в окно — равнодушно иль жадно? Не тревожьтесь, не бойтесь, вас никто не заметит, начеку я, а если покажется кто вдалеке, по ноге вас легонько ударю… Смотрите спокойно, будьте покойны… Нет, нет, сорвалось с языка, бездумно сказал, безотчетно… Что угодно пошли вам господь, что угодно, кроме покоя!.. A-а, оживились?.. Тулио это, повеса, кутила, как смеется, довольный, беспечный… Надеюсь, завидно не стало… Нет, конечно… Загляните к Эдмондо — хотите? Он ищет товарища, друга, тоскливо ему, одиноко… Его жаль вам… жалеете, верно? Да, ему грустно, но может… кто знает… может, так лучше, возможно, и лучше… Двинемся дальше, нет, нет, не сходите с моей головы, как стоите, так стойте, понесу вас, о какой вы тяжелый и легкий при этом… Вот в это окно… Нет, нет, он не тронут умом, бог с вами, упражняется просто, тело свое тренирует, учит движеньям, потому с бесподобной улыбкой перед зеркалом машет руками: жесты, манеры, улыбка должны быть изысканны — это ж Дуилио, советодатель, советчик краса-горожан. Что дельное, умное может сказать? Не представляю… Им-то он нравится… Черт, развезло меня, велика была чаша… А это — Джулио. Видишь его? Чинный, спесивый, степенный, однако бывает и он одурачен… Что наша жизнь?.. Что ее составляет? Отчасти то, что за окнами… Вот и Винсентэ, о чем он толкует? Обратите внимание на ворот — застегнут, расстегнут? — объясню вам все позже, в свой час… Это Тереза, ожидает кого-то? Нет, не придет он — там перемены… Нравится вам? И мне, даже мне. Ах, что за женщина!.. Пойдемте туда, к тому вон окну, слышите звуки? Слышишь, играют… Посмотри, кто играет?.. Она — вся чужая, вся во власти властителя звуков, взгляните на пальцы, клюющие струны, взгляни на лицо, сколько жизни, движенья, хотя и застыло, — властителю предана, вся его… Нежная, строгая, во время игры окрыленная, а вообще во всем остальном на редкость беспомощна… Нравится? Любите? Я и сам люблю, слышите, плачу… Я и сам любил, а уж скиталец, наш Доменико, нет, к нему не заглянем, нет смысла пока, — тут у всех есть лицо, голова, руки и ноги, есть и взгляд, хотя б воротник — возьмите Винсентэ — мненье свое о том ли, о сем; у него ж, у скитальца, ничего еще нет, ничего не оформилось, он безликий, не изваян пока и не слеплен, он по сути пока еще глина, потому что так мне угодно, — он глина сырая… Опьянел я не в меру… Но он обойдет еще свет, повидает Камору, попадет в Канудос, а после, потом… Я-то все знаю, заранее знаю… Разорался я, кажется… Извините, развлекся немного… но на скитальца не надо смотреть… Пойдемте туда, видишь — дом голубой… Что за мебель, посуда старинная!.. Ну что, заглянули? Нет, нет, они не супруги! Не подвластная старости дама по просьбе племянницы — ей нездоровится — трет спину Кумео, купает… Ах, чего не увидишь, заглянув в дом тайком… Не устали, мой друг? Вам же трудно стоять, голова у меня, согласись, небольшая… Хорошо еще, слякоть подсохла, не скользят у вас ноги… Что? Это комната Цилио, в ней темно — там их двое, нет, нет, неудобно смотреть, неприлично; любопытно, понятно, а подглядывать все же нельзя!.. Однажды мы были ведь — в другом, правда, месте, — были с вами у тех, вдвоем у двоих — у Терезы, у истинной женщины, помнишь?.. Давай же отойдем, пошатаемся праздно — мы праздные люди, не заняты делом… Между прочим, признаюсь, но обещайте — никогда никому не расскажешь, я подстроил все, я: Доменико, скитальца, я влюбил в музыкантшу; беззаботно, бездельно стоял он на улице, а я, ваш покорный слуга, провел мимо Анну-Марию. Кто неволил, зачем было надо? У него же имелась Тереза, настоящая женщина… Так всегда усложняем все сами… И Антонио, наш трудяга, красильщик… Из резвых девиц две остались не замужем, третья за Антонио вышла и сникла, увяла, не смеется заливистым смехом… Все вам выложил. Развезло меня — ужас, оттого говорю я сбивчиво, путано… Ничего, не беда, вы только глядите, и, как говорится, — вот моя голова, и сделайте милость, смотрите, а если наскучит, возьмите закройте… Кто мешает захлопнуть… А я попляшу пока, не упадите… держитесь, хе-хе! Веселый вакейро Мануэле Коста! Хоп! Не качаетесь, крепко стоите?.. И тот подождет, то-от — Мичинио… Дон Диего… Вы слышите, шепчу незнакомые вам имена, не смущайтесь — что особенного! До-он Диего, до-он… И вакейро, отважный вакейро с простым таким именем — просто Зе его звали… И семью имел… Выпил я малость, ну и что, и вы тоже хватили. Удивляюсь, напились мы не в меру, а все еще держимся, вы к тому ж на моей голове… Прошу вас, примите за шутку все это, а теперь, до поры, нам пора разойтись, у обоих свой путь впереди, путь свой у нас, свой путь впереди, и скажу, не в обиду будь сказано, — без тебя загляну я в любое окно… Не бестактно ли вышло, не задел ли я вас, говоря, что мне забираться на голову вам нет нужды… А вообще сожалею немного — лишнее ляпнул, сорвалось кое-что с языка прежде времени… Что делать, из двух пил я чаш, а к тому же — и вечер, понимаете сами, в вечернюю пору… Уже вечер, не веришь? Ну тогда прокричу: «Восемь вече-ера-аа, в городе все спо…» Все ли? Так ли уж все?..