Одарю тебя трижды

— О-о, сагол, сагол[1], Артуро! — послышались довольные возгласы. — Настоящий человек! Щедрый, щедрый ты, брат!.. И как ты не глянул на него!.. Спасибо, папуля, спасибо!.. Прав ты… Верно поступаешь!..

— Конечно, верно, — сказал польщенный Артуро. — Не оставлять же детей сиротинушками — вон какие они у меня ядреные, тугощекие, — и сунул в рот мундштук.

— Во как любит своим ребенка, — сделал вывод человек, у которого хромала грамматика.

Эх, подобные разговоры!.. А поздно вечером, ночью, то нежаркое пламя и пьянящее «будто»…

Сам не свой был, ошалел: Тулио послал его за шипучим, и он сломя голову понесся — за углом женщину сбил с ног; смущенный, бросился на колени, помог ей встать, извинился, даже руку поцеловал. «Ничего, сынок… ничего», — успокоила его та, но он кинулся к цветочному киоску рядом и всучил ошарашенной женщине целую охапку ранних роз.

Артуро живо наполнил ему корзину бутылками с шипучим, калабрийскими курами, мясом, и он понесся догонять остальных — компания была уже за городом. Гуськом продвигались по узкой тропинке, и среди них, шестой, шла Анна-Мария!

— Покажи-ка, что принес, — Тулио заглянул в корзину. — Хвалю, много всего набрал.

В простом сером платье была…

— Дай понесу, разобьешь еще. А обещанное? Обещал же, если…

Доменико отсчитал Тулио десять драхм. И что-то неприятно кольнуло в сердце.

— Сам ей предложил?

— Нет, Сильвию попросил пригласить…

— Подруга ее?..

— Нет, соседка…

— И сразу согласилась?

— Не спрашивал. Но вообще не помню, чтоб она ходила с нами на пикник. У нее и подруги нет.

— И не было?

— Нет, никогда… Очень любишь?

Но тут девушка мельком глянула на Доменико, потом обернулась, удивленно всмотрелась и, похоже, обрадовалась. Но что-то стеснило ему грудь — не то боль, не то печаль. Странно взирала на него девушка. И Доменико, не сводя с нее глаз, ответил Тулио:

— Очень люблю. И даже больше.

Тихо сказал, не должна бы услышать, но она так шла… Не то что по ней, по ее каштановым, тускло блестевшим волосам было заметно — что-то смутил в ней Доменико.

— Угостишь завтра шипучим, обучу кое-чему.

— Чему?..

— Угостишь? — дурашливо сказал Тулио, якобы шутил.

— Да, да.

— Они обожают комплименты, лесть, все — одинаковы. Как начнем играть в фанты, подстрою так, что окажешься с ней наедине…

Доменико вздрогнул.

— И сразу начни восторгаться, похвали в ней что-либо, только осторожно, не перестарайся. Скажешь, к примеру: «У вас дивные глаза, Анна-Мария, никогда не попадались мне такие». Глаза у нее правда красивые, не уверен только, можно ли сказать о глазах «попадались». Или так: «У вас бархатный голосок», — хотя нет, ее голоса не услышишь — вечно молчит. Лучше так: «Какие у вас дивные пальцы, этим пальцам все посильно исполнить…» — здорово, верно? Хорошо я придумал, скажи — нет! Ну угостишь?!

Теперь Доменико справа видел плечо девушки, нежное плечо и тонкую напряженную шею — тропинка сворачивала в сторону. Девушка шла задумавшись, глядя на дорогу. Не мог он отвести глаз, и сердце сжималось — какой далекой была слабая, хрупкая, непонятная и недоступная, какой далекой была всем и чужой…

— Когда перейдем через ручей, возьми ее под руку, помоги, да не так, чтоб схлопотать оплеуху, но твердо, дай почувствовать свою мужскую силу…

— Шалунишка, помоги, — сказала Кончетина супругу и обхватила Кумео за шею. — Боюсь ноги замочить.

— Давай, не бойся, — великодушно отозвался Кумео и помог ей перепрыгнуть.

— Мог бы осторожней, лапуся.

А Кумео уже вцепился чинному сеньору Джулио в ногу и дико взлаял по-своему. Перепуганный сеньор так подскочил, что очутился в ручье и, обернувшись, узрел скалившего зубы Кумео.

— Осел! Ослиное отродье, чтоб тебя! О, извини, Кончетина, детка…

— Ничего, ничего, дядя Джулио, — великодушно простила Кончетина. — В роду Карраско, в нашем славном роду, всегда любили вольные шутки.

— А осла зачем оскорбил?! — возмутился Александро. — Прекрасное животное, безобидное, чистое…

Изумленно смотрела на Кумео Анна-Мария, так изумленно, словно не верила увиденному — грубости, глупости, молча стояла среди всех улыбавшихся…

— Так, Кумео, давай, давай! — хлопнул его по плечу Винсентэ.

— Не теряйся, Доменико, — Тулио подтолкнул его локтем. — Давай помоги ей.

— Не могу.

— Иди, дурень, — и снова подтолкнул. — Ло-пу-ух…

Александро приволок между тем доску, перебросил через ручей и сказал Анне-Марии:

— Иди, дочка…

Девушка, улыбнувшись, осторожно, едва касаясь доски, перешла коротенький мостик.

Ей было двадцать лет, и в Краса-городе она считалась чуть ли не старой девой, но она и не думала об этом, никого не замечала, никто ее не привлекал. Не то что поклонника — подруги у нее не было, и сейчас, впервые на загородной прогулке, оказавшись за пределами своей комнаты, той самой, где царил властитель звуков, она растерялась среди шумных, развязных людей, чужая всем и далекая…