Одарю тебя трижды

— Ты что, с ума сошел? — улыбнулся Александро. — Нет, конечно, просто умные иной раз представляются людям безумными. То, что я умный, — в этом нет моей заслуги — родился таким, и поэтому не считай меня бахвалом… Но перейдем к делу. У меня есть брат, возможно, помнишь, рассказывал я о нем — об одиннадцатилетнем убийце. Он средних лет, но возраста его не определишь — есть такие люди… Мы с братом служим одному делу — кактусу, помнишь о нем?.. Но если я порой каркаю, издеваюсь — так потому, что в этом городе необходимо, — то он, он скрывается под чужой личиной, и как! Извини, Доменико, не смогу назвать его… Но знай, он будет твоим незримым хранителем и уже знает, что ты едешь в Камору. В Краса-городе только двое имеют тайную связь с Каморой — я и Дуилио, но у него связь преступная, грязная… Понимаешь, что значит преступная связь?

— Понимаю.

— Не пытайся дознаться, кто мой брат, не утруждай себя зря, не угадаешь, кого угодно заподозришь, может, даже самого «великого», с позволения сказать, маршала Бетанкура, но только не его самого, а возможно, и вообще не доведется тебе познакомиться с ним. Со всякого рода подлецами, мерзавцами, подонками столкнешься, но, надеюсь, минуешь гибель…и, надеюсь, увидишь прекрасный город Канудос.

В упор смотрел Александро.

— И та тысяча драхм, зарытая в роще, понадобится тебе в Канудосе на славное дело. Если погибнешь, я истрачу их на то дело… Доменико, ты все еще сырая масса, тесто, глина, не обижайся, но и в Каморе не обретешь лика и формы, тебя будут мять и раскатывать. Разве что в Канудосе постигнешь что-нибудь и обретешь себя…

Помолчали.

— Что-то попало мне в глаз, — сказал Доменико.

— Покажи — ка.

Было уже темно. Александро повернул ему голову на свет луны, отогнул веко, заглянул в самую глубину глаза и подул — бережно, желанно.

— Прошло?

— Да.

И неожиданно, странно дал ему пощечину.

— С ума сошел… что ли!..

— Нет, Доменико, так нужно… Прости, — и поцеловал его в голову. — Ну, смотри… о моем брате не забывай. — И добавил с улыбкой — Кактусного… Артуро высадит тебя в двух часах ходьбы от Каморы, ночью; разумеется, из страха не подвезет к самому городу… и винить его трудно. К городу один пойдешь, увидишь темнеющую громаду — это и будет Камора ночью… Смело войди в ворота, мой брат будет опекать тебя — незримо, конечно. — Александро помолчал, слова вертелись на языке, но произнести их не хватало духа, он опустил голову. — Прости, Доменико, но я должен упомянуть Анну-Марию. Оплакивай, скорби, горюй, но знай — не многие прожили на свете так чисто, так правдиво и честно… И думаешь, ты думаешь, она несчастна? Э-эх, непостижимые глубины… Ну, всего, ступай…

И еще раз поцеловал его в голову.

СОВСЕМ ДРУГОЙ ГОРОД

Во тьме, в зловеще разлившемся безмолвии все, казалось, завывало и звенело. Доменико не различал домов. Нащупывая стены, пробирался вдоль наглухо запертых домов и ворот… Смерти искал скиталец в разбойничьем городе. Внезапно остановился, прижался к стене — с мешочком драхм в руке смерти жаждал в чужом, незнакомом городе, и к нему приближался кто-то темный, бежал, бесшумно, осторожно. Доменико выронил мешочек, зажмурил глаза, а тот, неизвестный, пригнувшись, подлетел и всучил ему свой мешок, побольше, чем его, кинув скороговоркой: «Подержи, хале, будь другом, ты беги в ту сторону, а я в другую, собьем их со следа. У меня четверо ребят, хале, и за ней, как за родным ребенком, ухаживал…» — понесся дальше. Впервые видел Доменико, чтоб мешок подпрыгивал, и безотчетно ухватив его, не знал, как быть, пока самого не схватили и не вырвали мешок. «О-о, хале, подойди ближе, ну-ка посвети на него, ого! На здешнего не похож, пошли, приятель, пошли, хале. И этот твой?» — он пнул ногой мешочек с драхмами. На привидения походили неизвестные — в темных деревянных накидках-щитах, в деревянных головных уборах, и лица были спрятаны под железной маской с узкими разрезами для рта и глаз. «Забирай и этот мешочек, хале…» Голоса из-под маски звучали приглушенно, шипяще. Сами были босые и с Доменико стянули его высокие сапоги, понеслись с ним куда-то, на каждом углу застывали, отрывисто свистели в свисток и мчались дальше… Наконец чудно постучались в один дом, ввели его куда-то; на роскошной тахте, развалясь на боку, зевал со скуки какой-то человек. От его взгляда у Доменико подкосились ноги — попадаются же с такими глазами!