Одержимые войной. Доля

– Как же тогда? – оторопел Меченый. Разговор вызывал противоречивые чувства. Мысли теснились в голове, толкая одна другую, и ни одну он не мог додумать до конца. От этого было физическое ощущение тесноты в черепной коробке.

– Хорошо, хватило духу спросить, – вздохнул Царь, – а то вишь, сам-с-усам! Разве Борман тебе в свое время не говорил, что делать следует?

– Понимаю, – ухмыльнулся Меченый, – либо Бормана успели посадить за что-то, не сомневаюсь, что за дело, либо вы, ваше величество, следили за мной.

– Хватит дурака валять! – негромко рявкнул Царь, и тут же из-за спины Царя показалась чья-то физиономия. – Уйди, Купец! – физиономия растворилась. – А тебе, Меченый повторяю: не валяй дурака. Я для тебя просто Царь. Никаких величеств! Понял?

– Понял, ваш… Понял, Царь, – поправился Роман.

– То-то. На счёт слежки – какая тебе разница? Следил, не следил… Что это меняет? В этом мире всяк свой след оставляет. А я, сказал же, всё про всех знаю. Работа у меня такая. Царская, – и снова залился своим глухим невесёлым смехом, оборвавшимся кашлем. Откашлявшись, продолжил:

– Я тебе больше скажу. Ты со своей бабой расстался, оттого и здесь теперь баланду глотаешь. Усёк, горе-воин?.. Если б что-нибудь, а ещё лучше, кто-нибудь держал тебя в рамках, не полез бы с кулаками на придурка, не судили бы тебя, дурака. Не позволил бы себе сделать девчонку соломенной вдовой. А так… Отца нет, матери нет, любимой нет, сам Меченый. Вот и пошёл за папашкой. Ежели какую душу на земле не держит ничего, она катится в тартарары. Ты ж поди и в Бога не веруешь…

Старик Царь снова замолчал, и Попов стал рассматривать в подробностях всю его фигуру. Внушительная, она, тем не менее, не была особенною. Естественные, даже средние пропорции тела говорили о человеке крепкого телосложения лет, поди, за семьдесят, чья жизнь не была лёгкой, не изобиловала излишествами. Очевидно, в молодости этот мужчина был неплохой спортсмен. И сейчас осанка и разворот плеч говорили о всё ещё недюжинной физической силе. Однако, повстречайся Роман с таким в толпе, вряд ли бы отделил его вниманием от остальных, кабы прошёл мимо, не взглянув в глаза. Пожалуй, именно взгляд, особый, малоподвижный, словно припечатывающий того, на кого обращён, и есть самое главное и запоминающееся в нём. Видимо, зная силу своего взгляда, Царь часто прятал глаза, стараясь редко сталкиваться с глазами собеседников. Не отводя в сторону, а держа словно пригашенными, под сенью густых бровей и в прикрытии мощных век, он словно берёг того, с кем разговаривал, до поры, до мига, когда коротким неслышным выстрелом глаза-в-глаза сразит наповал, чтоб долее не тратить времени на уговоры и убеждения. Сейчас сидел, почти не прикрывая глаз, глядя прямо на Меченого, но не прямо в глаза, а как бы слегка поверх. Это смягчало выражение лица и убавляло убийственную силу взгляда. Но и того хватало, чтобы Роман не мог сдвинуться с места и пошевелиться. Только взирать и внимать.

– Ты вот, что, – наконец, проговорил старик, – слушай и мотай на ус, пока усов достанет. Жизнь-то у тебя впереди ещё до-олгая. Успеешь намаяться. Ты Меченый, и вся твоя судьба вот тут и прописана, – Царь слегка прикоснулся указательным пальцем к правому глазу. Роман не нашёлся, как истолковать этот жест, но смысл сказанного доходил иным способом, не нуждаясь в комментариях и жестикуляции, хотя переспроси его, о чём тут говорилось, едва ли ответит вразумительно. Царь продолжал: – То, что держишься, не скурвился до сих пор, молодец. Но деваться тебе, голубь, некуда. Придётся с ними поиграть. Или одна дорожка – к своему папашке на небеса.