Одержимый ею (СИ)

Кажется перестарался и что-то ему сломал. Ничего, в тюрьме выздоровеет.

Оставляю валяться обои на полу и осматриваюсь. На грязном столе разложен Кантер, поверх стоит бутылка коньяка и два граненых стакана. Суки ублюдочные — Кантера на стол стелить, как скатерть? Кидаюсь к телам на полу и от души, только недавно обнаруженной, начинаю метелить обоих. Убить их мне не дают — врываются мои парни и толпой на одного оттаскивают от вандалов.

— Валерий Евгеньевич, не стоит мараться! — урезонивает меня Батя, — за избиение при задержании эти мрази могут вывернуться от закона! — фыркаю и успокаиваюсь.

Тем более что звонит Егоров, которому уже доложили, и поздравляет.

— Надо отметить, — говорит он.

Едва слышу и разбираю. В голове — шум. На губах дурацкая лыба. Сажусь, приваливаюсь к стене, и вижу доброе лицо Завадского. Учитель улыбается мне.

И я понимаю — экзамен сдал.

Глава 19

ИНГА

Две недели воздержания, нервозности и ожидания. Две недели на осознание — твой любимый прямо сейчас совершает подвиг, но при этом рискует жизнью.

Я горжусь Валерием, переживаю за него и тихо схожу с ума. Каждую ночь засыпаю в его постели, обнимая подушку, хранящую его запах. И только ложусь, как охватывает тоска по его губам, рукам, проникновениям… Я не знала прежде, что мужчину можно желать так сильно. Что находиться рядом с другим человеком — может стать потребностью…

Судьба подкидывает мне занятие, чтобы я не скучала без работы — у Артёма реабилитация, и я помогаю ему, как могу, адаптироваться. Никогда не прощу за то, что он сделал. Но… Артём — брат Валерия, его единственная семья, и любимому будет очень больно, если с его оболтусом-братом что-то случится.

Тёма где-то растерял свою болтливость. Когда я, с помощью телохранителей, усаживаю его в кресло и спускаю вниз, вывозя на прогулки по саду, он молчит и только сосредоточено смотрит перед собой.

Однажды он попытался устроить сеанс раскаяния — в тот день его суровый доктор гонял его по комнате, заново уча ходить.

Уставший и измученный Артём принимается каяться:

— Прости меня, Инга. Я так виноват перед тобой.

— Молчи! — пресекаю всякие попытки надавить на жалость. — Знаешь, это называют «крокодиловы слёзы». Если бы Валерий проиграл тот бой, — меня окатывает волной панического ужаса, — меня бы сейчас и в живых, может быть, не было.

Артём поникает, опускает плечи, едва не плачет.

А что ты хотел, дорогой? Думал, чистосердечное раскаяние подкупит меня?

— Знаешь, — тихо говорит Артём, — я много думал в одиночестве… И… Валерка — он хороший. Лучший брат на земле.

Ну и то хлеб!

Но остальные наши совместные прогулки проходят в молчании, что не может меня не радовать. Только так я могу находиться рядом с Артёмом.

Пожалуй, сейчас я даже рада, что дом — напичкан охраной, что Тугарин или кто-то из его ребят ходят за мной едва ли не по пятам.

Мне так комфортнее, спокойнее, не надо всякий раз оглядывался — не притаился ли за вон тем кустом извращенец, который хочет меня украсть и отвезти на аукцион.

…В конце второй недели случается целых два невероятных события.

Звонка от этого человека я не ожидаю никак. Глава департамента культуры у нас человек серьёзный и очень занятой. А тут — звонит лично, правда, с городского номера, но всё же…

— Инга Юрьевна, вы не могли бы часика через два подъехать в департамент.

У меня сердце пропускает удар: зачем это? Меня что — хотят навсегда отлучить от культуры?

Гоню панику, пытаюсь ответить ровно:

— Хорошо, подъеду.

— Вот и славно. Буду ждать.

Звонок прерывается, а я ещё сижу и тупо смотрю на телефон, словно гаджет в моих руках способен дать ответ на сакраментальный вопрос: что это было?

От волнения пытаюсь отвлечься сборами. Тщательно выбираю одежду, колдую над строгой причёской, потрошу коробки с обувью.

К назначенному времени готова, выгляжу скромно, но элегантно и со вкусом. То, что нужно.

Тугарин ворчит, что приходится покидать пределы дома — он, признаться, радовался, что меня уволили. Но у него чёткий приказ от Валерия — слушаться меня и выполнять мои требования, если они разумны.

…Олег Константинович Дольский — мужчина слегка за шестьдесят, но ещё сохранивший привлекательность и стройную фигуру (что редкость для чиновника такого уровня) ждёт меня, откинувшись в огромном кресле, более похожем на трон.

Вхожу в его громадный кабинет робко. Мне кажется, что мои каблуки цокают слишком громко, и от этого становится неловко.

Олег Константинович указывает мне на кресло напротив и улыбается.

— Хорошо, что вы пришли, Инга Юрьевна. У меня для вас предложение, от которого вы точно не сможете отказаться.

— Даже так! — вскидываю удивлённо брови.

— Именно так! — подтверждает глава департамента. — Я хочу, чтобы вы возглавили галерею искусств.

— Я?.. — даже поперхаюсь словами.

— Вы!

— А как же Октябрина Власовна?

— Она написала сегодня заявление. По собственному желанию.

— А Ольга? — вспоминанию я правую руку бывшей теперь уже директрисы.