Одержимый женщинами

Когда мы двинулись в путь с пятью наполненными канистрами, солнце уже скрылось за горами. Морис вел машину. Мы не проехали и двух километров, как он остановил скорую помощь на краю виноградника. Сказал, что лучше поспать здесь и пересечь границу днем, что, по крайней мере, если возникнут трудности, мы сможем обратиться к австралийским друзьям. Мы поели внутри фургона, сидя на полу, наблюдая, как одни за другими загораются огни в лежащей внизу деревне. Не знаю, возможно, бирманское вино навевает больше меланхолии, чем остальные, но в тот вечер он переживал из-за своей жены, оставшейся на другом краю света, и из-за дочери, потому что не увидит, как она будет расти. Я сказала ему с некоторым удивлением:

– Ты никогда не говорил о дочери.

– Для чего? – вздохнул он. – Я ведь никогда не увижу ни ту ни другую.

– Сколько ей лет?

– Одиннадцать. Я уже был в тюрьме, когда она родилась… Извини, Толедо. Я не должен был тебе это говорить. Просто тоска нашла, пройдет…

И тоска прошла. После этого признания мои шансы удержать его показались мне ничтожными, но я дала себе зарок не пытаться представить себе, что нас ждет впереди. Я не мазохистка по натуре, а война, помимо всего прочего, учит вас жить той минутой, которую отпустил вам Господь, а не волноваться бессмысленно о завтрашнем дне.

Позднее мы натянули в фургоне кровать из полотна. Я сняла форму, и мы занялись любовью вдали от всего.

Еще позднее он приоткрыл дверцу машины и стоял, вдыхая свежий воздух. Он сказал мне:

– Странно, все эти виноградники. Однажды я тоже оказался среди виноградников в похожей скорой помощи, разве что та машина участвовала в прошлой войне… Девушка танцевала под звуки старого патефона, ее звали… ее звали… Забыл.

Я сбежал, взял в заложницы невесту… Клянусь тебе, настоящую невесту, платье и все такое…

Он выдавил из себя смешок. Подсел ко мне. Я видела только его силуэт в ночном свете. Он долго молчал, потом сказал мне:

– Мы никогда не сможем остаться где-то навсегда, Толедо. Я должен буду все время бежать и бежать, пока меня не поймают. Я не имел права вовлекать тебя в эту авантюру. Я подонок.

Я прижалась к нему, крепко обняла.

– Не говори так.

– Сейчас ты могла бы спокойно паковать вещи, чтобы вернуться в Америку.

– Сейчас я нахожусь именно там, где хотела бы находиться, и очень этим довольна.

Он взял меня за плечи.

– Толедо, прошу тебя! Ты тоже должна им сказать, что тебя взяли в заложники, что я заставил тебя. Обещай мне!

– Чтобы ты про меня забыл? Большое спасибо!!!

Я не видела выражения его лица, но я приятно вздрогнула, когда он сказал:

– Я никогда не забуду тебя, Толедо. И ты тоже не забудь. Не забудь, что бы с тобой ни случилось, что я люблю тебя, – это правда! И что я мечтал бы иметь много жизней, чтобы по меньшей мере посвятить тебе одну из них целиком!

– Если бы у тебя было несколько жизней, – сказала я весело, – я бы хотела получить их все!

Наверное, мое лицо было освещено лучше, чем его, в эту минуту, потому что его губы очень точно нашли мои, и мы упали на полотняную кровать. Он еще долго целовал меня, обнаженную в его объятиях, и я обвила ногами его талию и покачивала, чтобы вернуть его к более серьезным действиям, но он отстранился с глухим стоном, прижав руку к правому плечу. Я испуганно спросила:

– Тебе больно?

– Ничего страшного. Старые раны…

Я дала ему вытянуться на кровати. Он выдохнул два или три раза, чтобы унять боль. С тех пор как пять недель назад он проснулся в палатке, он ни разу не жаловался. Я ничего не взяла с собой из лекарств, разве что аспирин. На дне моей косметички всегда валялась упаковка.

Я открыла сумку, чтобы найти его, но Морис остановил меня:

– Нет, нет, мне ничего не нужно. Оставь.

Я вернулась и села рядом с ним.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – спросил он через минуту. – Поесть винограда.

– Ты что, его видел?

– Не знаю.

Я натянула первую рубашку, которая подвернулась под руку, когда я открыла сумку. Это была мужская рубаха, которую я прихватила для него. Я пошла с голыми ногами и голым задом к двери, сказав ему:

– Сейчас вернусь. Отдыхай.

Я вышла.

– Дженифер, – сказал он.

Он выпрямился на полотняной кровати. Смотрел на меня с нежностью. При свете, проникавшем снаружи, я видела, что он мне улыбается.

Я шла среди виноградника. Чувствовала себя как-то странно, сама не понимая почему. Винограда было немного, только отдельные сморщенные гроздья, уцелевшие при сборе. Я искала под листьями, согнувшись пополам, когда неожиданно выпрямилась, услышав шум мотора скорой помощи. Ее фары зажглись в ту же секунду, когда она тронулась с места, там, где теперь валялась моя сумка, и помчалась по дороге.

Кажется, я не пошевелилась, не вскрикнула. Я смотрела, как она удаляется, и все. Слезы застилали глаза, я плакала, потому что не могла, не хотела поверить. Я сразу не отдала себе отчета в том, что Морис назвал меня моим настоящим именем. Еще больше времени мне потребовалось, чтобы понять, что он бросил меня здесь, между Бирмой и Китаем, как полную кретинку из Толедо, штат Огайо.

Мари-Мартина