Одержимый женщинами

В течение двух недель неподалеку от Бискарос в клубе, куда допускались исключительно женщины-адвокаты, я проходила курс ничегонеделания. Я ни с кем не была знакома и проводила дни, лежа то орлом, то решкой на матрасе возле невероятной красоты бассейна в форме восьмерки, украшенного мостиками, камнями и каскадами. Я совсем не плавала, ничего не читала, не курила, не пила, рот открывала, только чтобы быстро поздороваться. Чувствовала, что превращаюсь в овощ.

Внезапно передо мной выросла чья-то тень. Я инстинктивно приоткрыла один глаз. Сначала в ярком солнечном свете я разглядела лишь вытянутый женский силуэт, одетый во что-то прозрачное. Я услышала, как это видение произнесло:

– Я Констанс, жена Кристофа.

Пока я шарила в поисках пляжного полотенца, чтобы прикрыть грудь, она вышла из яркого света и уселась рядом со мной на краешке шезлонга. Тогда я увидела, что она моя ровесница и что вопреки былым предположениям, которыми я старалась себя утешить, – совершенно прелестная: кудрявая белокурая головка, тонкие черты лица, волнующий нежный взор. Если слово «ангел» приложимо к человеческому существу, оно было придумано для нее.

Я села, опершись на колени. От удивления потеряла дар речи. Будущие звезды судов присяжных и просто несостоявшиеся будущие звезды жарились на солнышке вокруг или шумно барахтались в бирюзовой воде, но я была настолько растеряна, что мне казалось, что и крики, и смех смолкли словно по волшебству.

– Я приехала разыскать вас, – сказала мне Констанс, – Кристофу нужен адвокат, чтобы спасти его жизнь, а доверяет он только вам.

Только и всего.

Я пролепетала в полном потрясении:

– Что? Кристоф? Спасти его жизнь?

У меня в горле застрял не комок, а настоящий ком. Начался приступ кашля, а на глазах выступили слезы. Констанс, опустив глаза, разглаживала на коленях свое шелковое платье. Когда я наконец смогла ее выслушать, она просто и грустно объяснила мне:

– Да, он наделал много глупостей. Много. Одержимый любовью к женщинам… Но обвиняют его несправедливо.

Она снова посмотрела на меня, глаза у нее были светлые, внимательные и спокойные. Потом открыла большую белую сумку, стоявшую возле нее, достала плотный коричневый конверт и протянула его мне.

– Прочтите. Думаю, там написано все, что я могла бы рассказать вам.

– Но где он сам?

– В крепости, откуда он раньше сбежал. Он там теперь единственный заключенный. Никто не имеет права видеться с ним, кроме его защитника, а до последнего времени он даже отказывался от защиты. По крайней мере, так мне говорили.

– Так вы его не видели?

– Нет. Ни я, ни наша дочь, ей двенадцать, она знает его только по моим рассказам. В прошлом году она почти на месяц сбежала из дома – надеялась отыскать его.

Она явно пыталась отбросить от себя это воспоминание. Встала, взяла сумку. Наша встреча длилась меньше пяти минут.

– Прошу вас, – сказала я, – не уходите.

Легкая улыбка, чтобы не обидеть меня. Она отрицательно покачала головой.

– Меня ждет такси. Я должна успеть на поезд.

Она внимательно и спокойно смотрела на меня, стоя прямо надо мной.

– Когда вы его увидите, – прошептала она, – скажите ему только, что мы всегда будем его ждать.

Уже не помню, пожала ли она мне руку. Она удалялась в солнечном свете, нереальная, окутанная тайной, так же как появилась, а я осталась стоять на коленях не в силах пошевелиться. Мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя и вернуться к действительности.

Я бросилась в свою комнату. Не теряя времени на одевание, я открыла конверт прямо на кровати. Там было примерно два десятка напечатанных на машинке листков, на которых излагалось то, что он пожелал поведать о своих нескончаемых странствиях, начавшихся столько лет назад после какого-то праздничного полудня в арлезианских краях. Там так же были адреса и заметки о проведении какой-то странной процедуры, единственной, похоже, предпринятой чрезвычайным судом.

Я позвонила в Сан-Жюльен-сюр-л’Осеан, чтобы забронировать два номера в только что построенном отеле, потом Эвелин Андреи, моей ассистентке, чтобы она в тот же вечер ехала туда.

Зачем перегружать рассказ моими эмоциями? Не успела я повесить трубку, как уже собирала чемоданы. Я всегда таскала за собой столько одежды, что ее хватило бы до конца дней, – в любое время года и при любых обстоятельствах, будь то Африка или Аляска.

Следующий день, одиннадцать часов.

Мировой судья, наделенной всей – или почти всей – властью, был судья Поммери, его я вижу впервые.

Высокий, корпулентный, с большими добрыми глазами и выдающимся носом, продолжая говорить со мной, он входит в свой кабинет, расположенный прямо в его семейном доме, отделанном вишневым бархатом и темным деревом, окна выходят на набережную какого-то заброшенного канала в Рошфоре.

Он решил бросить курить. На его столе стоит открытая огромная коробка конфет, а за этим столом на стене стойка для оружия. Выбор ясен – либо лишние килограммы, либо самоубийство.