Одержизнь

Акеми, одетая лишь в лёгкую нижнюю рубашку, одиноко идёт вдоль улицы Фэдерб. Она рассматривает изящную лепнину на старинных домах, лёгкие ажурные балконы, глядя на которые трудно поверить в то, что они из камня. Останавливается, чтобы прочитать сохранившиеся кое-где вывески. Девушка любуется широкой улицей, старается рассмотреть что-то в окнах за пыльными стёклами. Представляет, что когда-то тут жили люди. Подходит к дому из светло-серого камня, проводит рукой по стене, затем прижимается к ней щекой.

– Кей-тян, – зовёт она шёпотом. – Имо то[9], что-то не так со мной, родная… Поговори со мной. Во сне ты же можешь.

Она прислушивается к тишине улицы, опирается спиной о стену, поглаживает камень позади себя обеими ладонями.

– Кейко, пожалуйста. Ты мне очень нужна. Я одна, я совсем запуталась. Ты знаешь ответы на все вопросы. Помоги мне, имо то…

Акеми ждёт. Вслушивается в пространство, ловит хоть отзвук, хоть блик, хоть дуновение ветра, которое можно было бы расценить как присутствие Кейко. Бегут минуты, складываясь в узор отчаяния. Солнечный свет греет колени и босые ступни девушки, словно пытаясь её утешить.

– Где я на самом деле? Почему краски то ярче, то вдруг тускнеют? Почему звуки иногда становятся далёкими и медленными? Почему я касаюсь привычных предметов, заново вспоминая их на ощупь? Почему мне так страшно засыпать каждую ночь? – монотонно шепчет Акеми. – Почему те, кого я так люблю, внушают страх? Кто они – настоящие живые люди или призраки? Как мне понять это, как разобраться? Кейко, звёздочка моя, родная, помоги мне… Здесь так спокойно, так красиво и мёртво… И мне хорошо и плохо сразу, я запуталась…

Она садится на корточки, обнимает себя за плечи, будто ей холодно, и закрывает глаза. Такой её и находит запыхавшийся Жиль.

– Сэмпай! Что случилось? Я всю округу обежал, ты зачем меня так пугаешь? Почему ты с голой попой разгуливаешь, с ума сошла? – напускается он на девушку. – Ещё и босиком… Вставай! Идём!

– Что такое «почтовое отделение», Жиль? Как оно может мне сниться, я его не знаю… – жалобно глядя на мальчишку, лепечет Акеми.

– Ты напротив него сидишь, – сердито отвечает Жиль, помогая ей встать. – Я сам не знаю, что это, но двоим оно сниться не может. Эй! Посмотри на меня! Ты что?

Он прижимает её к себе, прячет в объятьях. Губами касается спутанных со сна волос на макушке. Ощущает, как колотится сердце Акеми, как она напрягается под его руками. «Это уж не первый день, – вспоминает мальчишка. – То не откликается, когда её зовут, то смотрит в одну точку… Когда я её касаюсь, она словно в комок сжимается… Ей неприятно? Больно? Что это?»

– Сэмпай… поговори со мной. Пожалуйста, – стараясь сохранять спокойствие, просит Жиль. – Давай присядем куда-нибудь?

Он находит на другой стороне улицы мокрую от росы чугунную скамейку, накрывает её своей курткой, усаживает Акеми. Сам садится перед ней на корточки, берёт за руку, греет в ладонях её прохладные пальцы. Девушка смотрит на него из-под опущенных ресниц и молчит.

– Если тебе сложно, давай я начну. Я вот всю ночь чувствовал, как ты спишь. Как дышишь вместе со мной, – неторопливо говорит Жиль. – Вот уже неделю это – моё счастье. Быть с тобой. Ощущать тебя. Касаться. Я постоянно хочу тебя касаться, трогать, гладить. Ловить твой взгляд. Пробовать на вкус – и всякий раз будто впервые. Я точно знаю, что большего счастья мне не надо. Я год молил Бога или просто того, кто за нас решает, чтобы тебя отпустили. Чтобы я мог видеть тебя свободной…

Акеми ведёт пальцем вдоль шрамов на его щеке – нежно, едва прикасаясь. Улыбается небу в глазах Жиля – синему, ясному, ещё весеннему, не напоённому зноем лета и предчувствием грозы. И что-то в её улыбке кроется такое, из-за чего мальчишку словно иглой прокалывают.

– Ты как будто не здесь, – произносит он тяжело. – Когда ты молчишь и не отвечаешь, когда смотришь куда-то, словно… словно есть что-то, чего я не вижу. И мне становится больно, Акеми. Я… я что-то не так делаю? Я ведь чего-то правда могу не уметь, делать не так, я же младше, и ты… ты первая и единственная. Правда. И единственной останешься.

Он неловко умолкает, покраснев. Садится рядом с девушкой, плечом к плечу. Смотрит под ноги, на мягкую зелёную поросль, затягивающую квадратики плитки на мостовой.

– Не вини себя, – едва слышно произносит Акеми.

– Я не могу. Я не понимаю, что с тобой, и хочу найти причину. Что-то мешает мне сказать: «Вот моя любимая женщина, она со мной счастлива». Я с тобой счастлив, а ты… ты – нет.

Акеми низко склоняет голову, вздыхает:

– Жиль… ты помнишь всё, что с тобой было?

– Да. С определённого момента. Маленьким себя плохо помню. А что?

– Ты помнишь, как… как умирал?

Жиль отстраняется. Слегка, просто убрав плечо, которым он касается Акеми. Но ощущение, будто между ними тут же вырастает холодная стена.

– Помню, – глухо отвечает мальчишка.

– А что было после?..

Он молчит. Слишком глубоко врезалось в память ощущение, которое было «после». Настолько, что он полгода старательно гнал от себя это жуткое воспоминание.