Одержизнь

Всю дорогу до стоянки они изучают пыль под своими ногами, но нигде больше не находят чужих следов. Только отпечатки босых ступней Акеми и лёгких ботинок Жиля.

– Там были призраки, – убеждённо говорит девушка, когда они сворачивают с улицы Фэдерб на площадь Гар перед вокзалом. – Это Кейко приходила, наверное. Я же её позвала…

– Сэмпай, призраки невесомы. А тот, кто там был, давил ногами стёкла и что-то ронял в доме. И оставил следы. Надо всё рассказать отцу Ксавье как можно скорее.

Ксавье, лохматый и ужасно неуклюжий спросонья, внимательно выслушивает сбивчивый рассказ ученика и надолго задумывается. Акеми и Жиль смотрят на него с надеждой и страхом, ожидая объяснений.

– Так… – Священник приглаживает пятернёй седые волосы и ёжится от утренней прохлады. – Однозначно мы здесь не одни. Вряд ли где-то здесь могут быть люди из Азиля. Вероятность слишком мала. Значит, или это жители Великобритании, или где-то в Европе был ещё Купол, о котором мы не знали. Скорее, британцы. Здесь до Кале недалеко, около ста километров. Раз люди прятались, значит, они нас опасаются.

– Они не нападут? – робко спрашивает Акеми, кутаясь в спальник.

– Не знаю. Если у нас есть то, что может понадобиться им, – я бы поостерёгся. Так, Жиль. Разведи пару кристаллов гипохлорита, смочи раствором пару тряпиц. Чистим зубы, умываемся, завтракаем и убираемся отсюда. Акеми, буди Амелию и сама оденься.

Когда учитель и ученик остаются наедине, Жиль спрашивает у Ксавье, бережно складывающего спальник:

– Ты не стал говорить, что ничего страшного. Когда ты так делаешь, это значит, что опасность реальна. Чего нам бояться?

Отец Ланглу надевает выстиранную с вечера футболку, наливает в чайник питьевой воды из канистры и лишь потом отвечает:

– Спросил, не подумав. А ведь сам испугался, так?

– За Акеми…

– Верно. С нами ребёнок и две юные женщины. И мы не знаем, сколько здесь людей и что у них на уме. Человек – самое опасное и непредсказуемое существо, живущее на планете. Так было всегда, и вряд ли когда-нибудь это изменится. Если эти люди не пошли с тобой на контакт – жди чего угодно. Лучше убраться отсюда поскорее.

Очередной приступ накрывает Амелию в получасе пути до Кале. Спускаясь с ней на руках по раскисшей после грозы насыпи, Жиль несколько раз поскальзывается, дважды падает на спину, прижимая девочку к себе. Равнина у подножья железнодорожных путей оказывается заболоченной, и мальчишка весь уделывается полужидкой грязью, ища место, куда можно усадить Амелию.

– Назад иди! – раздражённо выкрикивает он, видя, как Акеми спускается за ним следом. – Я сам справлюсь! Потом поможешь!

По колено в грязи, с трудом удерживая извивающуюся Амелию, Жиль проходит вдоль насыпи не один десяток метров, прежде чем находит подходящее место. Он сбрасывает куртку сперва с одного плеча, потом с другого, роняет её в траву и усаживает девочку.

– Давай, – тяжело дыша, улыбается он Амелии. – Скорее лепи своего зверя, и поедем дальше.

Жиль садится прямо в грязь рядом с малышкой, вытирает руки о штаны и застывает, ссутулившись.

– Жить… Жить… – просит девочка, выглаживая контуры очередной ящерки.

По локтю мальчишки ползёт маленькое шестиногое существо. Если бы его увидел Жак Фортен, он мигом узнал бы в нём муравья. Но Фортен наверху, ждёт на дрезине, и муравей остаётся для Жиля просто существом. Мальчишка осторожно кладёт палец у насекомого на пути и, когда тот заползает на ноготь, подносит его к лицу, чтобы рассмотреть. Существо шевелит крошечными рожками-усами и бестолково мечется туда-сюда. Жиль бережно опускает руку в траву, позволяя находке идти дальше своей дорогой.

– И откуда они берутся? – спрашивает он сам себя. – Маленькие, непонятные… Может, растут вместе с цветами? И выпадают из них, когда цветок распускается?

Поверни Жиль голову чуть влево, он мог бы заметить мелькнувшую в траве мышь. Но он в этот момент смотрит на Амелию.

– Ты как там, веснушка? Лапки уже лепишь? Хорошо. Не затягивай, мне тебя ещё обратно нести. Вылезем грязные все, просто ужас. Тебе-то хорошо, ты на моей куртке сидишь. А у меня даже в ботинках булькает и хлюпает. Как в животе, когда дрянь какую-нибудь съешь. Мы с Акеми как-то ели крысиный суп, представляешь? И картофельные очистки. И… – Он вздыхает. – И водоросли. Они такие горьковатые, песком на зубах скрипят. Но всё еда. И я был согласен, чтобы потом живот болел. Потому что Акеми меня всегда лечила. Посидит рядом, живот погладит – и мне уже легчает. Ты тоже так умеешь. Когда ладошку на щёку кладёшь, боль по шрамам перестаёт бегать. Вы у меня обе такие умницы. Один я у вас бесполезный. Ничем помочь не могу ни тебе, ни ей… И чем дальше, тем сильнее это чувствую.

Он умолкает. Утренний разговор с Акеми никак не идёт у него из головы. Не оставляет ощущение, что он чего-то не услышал, понял не так, ответил не то. Сам всё испортил. И про мёд забыл, поганец…