Одержизнь

Японка осторожно выглядывает из-за колонны, тихонько проходит до лестницы в дальнем конце площадки второго этажа, спускается, едва прикасаясь к поручням. Выбирается из здания вокзала, перешагнув через подоконник, усыпанный пыльными осколками стекла, и прислушивается: судя по отголоскам знакомого баритона, отец Ксавье уже вернулся. Девушка решительно направляется к нему.

– Месье Ланглу, можно вас на пару слов? – вежливо поклонившись, спрашивает она.

– Акеми! – радостно восклицает Амелия, сидящая с битой на коленях Гайтана. – Ты где была?

– Ходила писать, – скромно отвечает ей девушка.

Они с Ксавье отходят в сторону, Акеми мнётся, думая, как лучше спросить. От внимательного взгляда священника девушке неловко. Не оставляет ощущение, будто мужчина видит её насквозь со всеми мыслями и тайнами.

– Что-то случилось? – первым нарушает молчание отец Ланглу.

– Нет. Я хотела спросить… не удивляйтесь, пожалуйста. Как вы спали в последнюю ночь в Лондоне?

Он пожимает плечами, словно соглашаясь с тем, что вопрос странный, и отвечает:

– Крепко спал. Будто весь день камни таскал и устал.

– И месье Фортен?

– Да. А что такое, Акеми?

– Ничего. Спасибо.

Она коротко кланяется и уходит. Забирается в спальник в укромном уголке, который устроила себе за одной из дрезин, и забывается коротким сном.

Будит её Сорси.

– Не, ну нормально. Я там жрать готовлю на всю толпу, а наша мадемуазелька спит! – возмущённо выговаривает рыжая, тряся японку за плечо. – Больше всех трудилась, да? Просыпайся. Ужин готов.

Акеми перехватывает девицу за руку, дёргает на себя.

– Проснулась, – хрипловато произносит японка. – Присядь-ка.

В подведённых чёрным карандашом глазах Сорси мелькает страх.

– Руку пусти, – выдыхает она.

Акеми выпускает её запястье, но крепко перехватывает подол юбки. Знает, что в искусстве быстро слинять этой девке равных нет.

– Присядь, – повторяет она, заставляя подчиниться. – Вот молодец. А теперь скажи мне, что ты мужчинам подсыпала…

– Сдурела, что ли? – перебивает её Сорси. – Голову свою лечи, ага?

– Замолчи. Что ты им подсыпала в последний вечер в Лондоне?

Рыжая подбирается, как кошка перед прыжком, отодвигается от Акеми, дёргает край юбки двумя руками.

– Дура! Ты чё – напилась втихаря? – фыркает Сорси и сникает.

Взгляд девицы мечется, румянец на щеках сменяется бледностью. Акеми берёт её за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

– Сука, – произносит японка сквозь зубы. – Мы с Жилем – на твоей совести. Мразь.

– Пусти, или я заору! – взвизгивает Сорси.

Акеми отпускает её – бледную как полотно, вспотевшую, готовую расплакаться. Сорси выныривает у неё из-под руки и убегает в лагерь – туда, где безопасно, где можно шутить и смеяться и забыть поскорее об этом инциденте. Только вот забыть не получается, как бы девушке ни хотелось обратного.

Этой ночью в лагере не спят двое. Акеми охраняет беспокойный сон Жиля, зябко кутаясь в штормовку. Сорси Морье беззвучно плачет в свёрнутый подушкой угол спальника, не в силах отогнать воспоминание: тоненькая струйка красно-коричневого порошка, стекающая с её ладони в горлышко бутылки с вином.

Всю ночь на суку мёртвого дерева перед вокзалом Лиона нежно поёт горихвостка.

В Валансе под утро Жилю снится мама. Ему снова шесть, они собираются в Собор на свадьбу Веро. С самого утра мама нервничает, меряет платья перед зеркалом, то одно отшвырнёт в угол, то другое. Жиль понимает, что не надо мешать, потому одевается сам. Завязывает пояс на мягких бархатных штанишках, надевает рубашку. Только застегнуть пуговицы ну никак не удаётся. Мальчик путается, пропускает петельки, подолгу ковыряет перламутровые шарики, пришитые крепкой белой ниткой.

– Мама! – зовёт Жиль, отчаявшись. – Мама, помоги!

Он не видит её лица, но помнит, что мама строга. Строга, но всегда поможет. Мама склоняется над маленьким Жилем, ловко расстёгивает неправильно застёгнутые пуговицы и начинает всё заново. У мамы длинные ухоженные ногти, и от них Жилю щекотно и смешно. Она склоняется к самому лицу мальчика, касается левой щеки. Жиль почему-то чувствует прикосновение не маминых губ, а чего-то мягкого, пушистого.

– Мама? – удивлённо окликает он и слышит вместо собственного голоса то ли писк, то ли чириканье.

…просыпается, резко садится в спальнике. С груди на колени скатывается что-то маленькое и живое. И оно вопит. Чирикает, как птицы, которыми изобилует Англия, только не отрывисто, а протяжно. И спальник у колен стремительно становится мокрым.

– Что за хрень? – испуганно восклицает Жиль, брыкая мокрое одеяло.

Из складок ткани выпадает и шлёпается на покрытый трещинами бетон небольшое животное. Жиль отбрасывает спальник подальше, свешивается с лежанки рассмотреть пришельца.

У пришельца четыре лапы, маленькая голова с далеко отставленными друг от друга круглыми ушами, длинный хвост и вытянутое, как у крысы, туловище, покрытое буро-коричневым мехом. Зверь сидит возле лежака и отчаянно чирикает, являя крохотные острые клыки.

– Что там? – недовольно спрашивает разбуженная воплями Сорси.

– Зверь, – коротко отвечает Жиль, не сводя глаз с животного.