Одержизнь

Они обнимают его – растерянного, сконфуженного, напрочь забывшего о датах. Кот, коротко чирикнув, ретируется под стол. Жиль прижимает к себе то худенькую, пахнущую кремом на травах Веронику, то Ксавье – такого непривычно домашнего, одетого в мешковатую рубаху и тёплые брюки. Путается в десятках тонких косичек няни, ловит и целует в буйные рыжие кудри неугомонную Амелию, подмигивает моментально покрасневшей Ронни. А у самого на душе тяжело, и он уже не пытается понять почему. Хватается за чувство дома, в котором его ждали.

– Идём скорее! – тараторит Амелия, стаскивая с Жиля мокрую куртку. – Мы тебе приготовили столько вкусного! В Англии такого не было, да, Ронни? Мы все вместе готовили! И даже мама!

Жиль выходит из прихожей последним. Гасит свет, оборачивается, чтобы позвать Сури… и никак не может отделаться от мелькнувшего видения: стоящей в конце коридора невысокой девушки с полотенцем на мокрых волосах.

«…если ты это читаешь, значит, что-то между нами нехорошее произошло. Знаешь, я всегда этого боялся. Что мы поссоримся. Потому что я не умею мириться. Так получилось, что я не умею ссориться – и мириться, получается, тоже.

Я иногда думал о том, как мне быть, если между нами что-то случится. Раньше – иногда. А когда мы покинули Азиль – чаще. Просто потому, что ты стала реальной. Ты, о которой я мечтал так давно, стала близкой и настоящей. И я стал задумываться. Как лечить тебя, если ты вдруг заболеешь. Как готовить для тебя еду (я до сих пор не умею, но я научусь, обещаю!). Где нам жить. И как вести себя, когда мы поссоримся.

И я придумал. Мне кажется, это единственно правильное, которое можно сделать, когда наступает разлад с самым дорогим на свете человеком. Я подойду, возьму тебя за руку. У тебя такие красивые ладони, Акеми. Округлые, как у ребёнка. У Амелии такие ладошки. Лечебные. Ты знаешь, что вы меня обе лечите? Амелия умеет убирать боль, когда у меня щёку дёргает. А ты одним прикосновением забираешь из меня всю грязь и отраву этого мира, которая оседает внутри раздражением и агрессией. И я снова чувствую себя здоровым и счастливым.

Вот. Я возьму тебя за руку. И попрошу прощения. Я понятия не имею за что, но всю вину беру на себя. Я мужчина. Я отвечаю за тех, кто мне дорог.

Мне кажется, ты только что хмурилась. А потом улыбнулась в сторону и сказала: „Бака!“ Сердито сказала, но я точно знаю, что ты уже не злишься. Моя любимая. Моя единственная. Ты – тот воздух, которым я дышу. Тебя никто не заменит.

Я прошу у тебя прощения. Я прошу поговорить со мной. Чтобы не было недомолвок, чтобы ушли все обиды. Чтобы я, бака такой, понял, что именно у нас не так. Акеми, я всё исправлю. Я верю в то, что, пока человек жив, нет ничего, что нельзя было бы исправить.

Пожалуйста, прости меня. Поговори со мной…»

– Давай условимся: говорить буду в основном я. Не обижайся. Хорошо?

Мицуко постукивает носиком туфли по дверце электромобиля. Бастиан с трудом борет в себе желание снять с неё обувь, согреть маленькие ступни в ладонях. Нельзя в такой холод ходить в летних туфлях, но Мицуко их обожает. Знает, что Бастиан с ума сходит от её ног, и всячески подчёркивает их красоту.