Одержизнь

Жиль замирает, поворачивает голову. В келье полутемно, и он не сразу понимает, кто сидит за столом в углу. Начищенные до блеска ботинки. «Стрелки» на тонких брюках наглажены так тщательно, что кажется, об них можно порезаться. На кармане кипенно-белой рубахи с коротким рукавом вышит родовой вензель. На руке, оглаживающей аккуратно подстриженную бороду, поблёскивает перстень с крупным тёмным камнем.

– Добрый вечер, Жиль, – вежливо произносит Бастиан Каро.

Мальчишка резко садится на койке, отодвигается в дальний угол.

– Что вам надо и как вы меня нашли? – резко спрашивает он.

– Найти тебя было несложно. Я поговорил с Ксавье Ланглу. Он просил передать тебе, что они с Амелией и Ронни были в госпитале. И что теперь дети с одержизнью без мучений выпускают в мир животных. – Бастиан разговаривает спокойным, доброжелательным тоном, с любопытством косясь на зверька, выглядывающего из-под кровати. – А прислал меня Совет. И давай уже мир, Жиль. Нам с тобой предстоит очень долго и продуктивно общаться.

– Я не нуждаюсь в опекуне!

Каро сухо усмехается, кивает:

– Молодой Советник не нуждается в опеке. Спасибо Седьмому за то, что вложил в тебя столько света, верности, самоотдачи и честности. Это бесценные качества, юный Бойер. Но они не помогут тебе выжить в мире политики. Это мир хищников, Жиль. Без мощной брони, умения просчитывать ситуацию и хладнокровия тебя сожрут. Быстро и больно. Потому я вызвался быть твоим наставником. Детство кончилось, Жиль.

Бастиан встаёт, делает шаг, протягивает подростку раскрытую ладонь.

Жиль медлит, недоверчиво глядя то на бывшего Советника, то в сторону. И вдруг отчётливо вспоминает сказанное отцом Гайтана Йосефа перед отъездом в Англию: «Этот мир живёт узами. Кому-то это шёлковые ленточки, кому-то – проволочный капкан. Ты накрепко повязан с судьбой города, мальчик. Как и тот, кого ты по привычке продолжаешь ненавидеть. Жиль, это будет непросто. Это будет горько».

– Значит, всё было предрешено… – говорит мальчишка тихо.

Рукопожатие у Бастиана Каро крепкое. В улыбке читается облегчение.

– Я научу тебя быть необходимым городу, Жиль. Воздухом, без которого Азиль задохнётся.

Эпилог Зима

«Привет.

Мне тут ужасно одиноко стало без тебя. А хотелось поговорить. И рядом нет никого, кому я мог бы довериться. Зато есть бумага и карандаш.

Раньше люди писали друг другу письма. Мир был большой, и любящие люди не всегда могли дойти друг до друга пешком. А говорить им тоже хотелось. И письма их выручали. Они несли в себе самое важное из того, что хотелось передать.

Я тоже напишу самое важное.

Я тебя люблю, Акеми.

Тебя нет рядом – и мир меркнет. Огромный, красочный, полный открытий мир. В котором есть бездонное небо, бесконечные рельсы, зелёные моря трав, самолётное поле. И когда не с кем разделить этот мир, он становится гадким. Как остывший водорослевый суп.

Я хочу делиться с тобой всем, что у меня есть. Собой. Если тебя нет рядом, я теряю самого себя.

Акеми… Как красиво твоё имя пишется на бумаге. Посмотри. Здорово, правда? Я ещё напишу, мне нравится.

Акеми. Я тебя люблю…»

Жак Фортен поправляет на шее толстый тёплый шарф, дышит теплом на озябшие ладони. Спускается по приставленной к книжным стеллажам передвижной лестнице на колёсиках, прижимая одной рукой к груди стопку книг. Зябко ёжится, поднимает повыше воротник акрилового свитера и возвращается из книгохранилища в читальный зал. По пути он ворчит на гуляющие по библиотеке сквозняки, сетуя на небывалый холод и сырость, портящие книги.

В читальном зале царит привычная тишина, нарушаемая лишь тихим звуком шагов по вытертой ковровой дорожке, едва слышным шелестом перелистываемых страниц и шорохом карандаша по листу бумаги. Фортен аккуратно сгружает книги рядом с единственным в этот поздний час читателем и спрашивает, глядя на тонкий джемпер, обтягивающий худые плечи:

– Тебе не холодно? Может, согреть чаю?

– Нет, месье Фортен. Сури – лучшая в мире грелка.

Услышав своё имя, крупный кот, дремлющий на коленях Жиля, открывает глаза и приподнимает голову. Зевает, демонстрируя острые клыки.