Одержизнь

Девушка наконец-то оборачивается, и Макото по её лицу понимает, что она вообще не спала этой ночью.

– Всё изменилось, ото-сан. Дом. Улицы. Люди. Воздух. – Она говорит отрывисто, с большими паузами в словах. – Ты. Жиль.

Отец вытирается маленьким жёстким полотенцем, трогает подбородок, решая, бриться ему или не стоит. Приглаживает седые волнистые волосы, протягивает гребень дочери:

– Приведи себя в порядок. Мальчик спит ещё?

– Спит.

– Как проснётся – отправь его домой.

– Ото-сан…

– Акеми. – Голос отца обретает жёсткость, меж бровями залегает складка. – Ему здесь не место. Я тебе сказал. Мало горя нашей семье от элитариев?

– Ото-сан…

– Он ребёнок ещё. И об этом тоже подумай.

Он коротко кланяется и уходит в свою комнатку: разговор закончен. Акеми садится на табурет у окна, кладёт на подоконник руки, опускает на них голову и застывает так надолго.

Ей хочется спрятаться от дома, который не её родной дом. От ветра, шумящего в листве молодого кустарника. От неба – розовато-лилового, рассветного, без сетки Купола. От страшного, постаревшего отца, в глазах которого боли и упрёка столько, что он не сможет высказать и за день. Это же просто – закрыть глаза, нырнуть в кошмары, что приходят в её сны каждую ночь.

«Это не мой мир, – со страхом думает Акеми. – Мой дом сгорел. Ото-сан не такой старый, нет. Из нашего окна видно край города, пустошь, а поутру солнце отсвечивает от балок Купола, образуя светящуюся сетку. Мы живём на двенадцатом этаже, не на третьем. Что это за место, где есть трава на улице, где можно дышать без фильтра и смотреть в небо без Купола? Почему здесь Жиль? Может, я умерла во сне и до сих пор вижу это как наяву?»

Эта мысль не оставляет её со вчерашнего дня – с того самого момента, как в её камере открылась дверь и в сопровождении охранников вошёл молодой, хорошо одетый японец.

– Акеми Дарэ Ка, на выход. Вы свободны, – сказал он и тихо добавил, склонившись над лежащей в углу девушкой: – Ты – грязное пятно на весь клан. Думай теперь, как искупить свой позор.

Её подхватили под локти, повели коридорами, отдали её старую одежду, в которой привезли сюда, заставили подписать одну бумагу, другую. Акеми не задавала вопросов, молча подчинялась. В «вы свободны» не верилось. Верилось в комнату в конце одного из коридоров, в которой она просто перестанет быть. Быстро ли это будет, больно ли – Акеми не думала.

Только один раз она встрепенулась: когда её заталкивали в фургон за воротами тюрьмы. Вспомнился солнечный блик, пляшущий под потолком её камеры, и голос Жиля, зовущий Акеми по имени, – её единственная отдушина, короткие минуты, которых она ждала иногда по несколько дней.

– Ну залезай уже, дурёха варёная! – И тычок дубинкой в спину.

Девушку выпустили из фургона в незнакомом месте, ткнули пальцем в сторону открытой двери подъезда: «Твоя – семнадцатая» – и уехали. Акеми покорно поднялась на третий этаж, постучала. Ей не открыли, и она села ждать прямо на лестницу. Кого, чего – ей было безразлично. И когда плеча задремавшей девушки коснулся вернувшийся со смены отец, Акеми окончательно убедила себя в том, что видит сон.

Ночью она осторожно выбралась из объятий Жиля и ушла на кухню. Ходила кругами, трогала стены. «Не спать, – твердила она себе. – Если заснёшь во сне – всё исчезнет. А проснёшься снова в камере. Не засыпай!»

Глаза закрываются, голова тяжёлая, от желания спать Акеми мутит, как иногда от голода.

– Нельзя, – упрямо шепчет она. – Не спи…

– Акеми, – окликает её Макото. – На столе ключи и купоны на еду. И сходи днём в соцслужбу, не забудь. Закрой за мной дверь, мне пора. Вернусь после трёх часов.

Проводив отца, Акеми возвращается в комнату. Жиль спит, прижавшись к стене, оставив свободной бóльшую часть узкой кровати. Акеми присаживается рядом с постелью на корточки, всматривается в лицо мальчишки, словно ищет что-то, доказывающее, что перед ней не Жиль.

«Повзрослел… Ты мог повзрослеть? Мог же?..»

Она щиплет себя за руку, трясёт головой. Жиль не исчезает, посапывает себе тихонько. Акеми осторожно, чтобы не потревожить его, ложится рядом… и мгновенно засыпает.

Пробуждение, вопреки всем её страхам, очень приятно. Её шёпотом окликают по имени, медленно поглаживают по голове, шее, плечу. Она льнёт к этим добрым рукам, разморенная, сонная, доверчивая, и лишь потом открывает глаза.

– Эй, привет! – радостно улыбается Жиль. – Я вот смотрел, какая ты красивая. Вспоминал.