Один

«Вы верите в Бога, в высший разум, в эгрегор – вообще во что-то, что стоит над нами? Каково вообще ваше отношение к вере в хорошем, не демонстративном смысле?»

Кто на поверку,

Разум чей

Сказать осмелится: «Я верю»?

Чьё существо

Высокомерно скажет: «Я не верю»?

Цитирую я «Фауста» в пастернаковском переводе. Я, конечно, верю. И меня тут спрашивают, кстати, и в личных письмах говорят: «Простите, что такой личный вопрос: а почему вы верите?» По двум причинам, довольно сложным.

Первая, более ранняя: мир без Бога – это храм без купола; он не достроен, не закончен, остаётся слишком много вопросов. Это как восемнадцатый верблюд. Вот восемнадцатого верблюда не видно. Вы знаете все эту задачку, да?

У отца три сына. Он завещает старшему половину всех своих верблюдов, среднему – треть, а младшему – девятую часть. А 17 верблюдов у него, и это не делится, ни на 2, ни на 3, ни на 9. Мимо едет всадник на своём верблюде и говорит: «Что вы мучаетесь, молодые люди? Я вам отдам своего верблюда, у вас будет 18 – и всё поделится». Он им отдал – и всё поделилось. Всадник сел на своего верблюда и уехал. А как же, а где же, а почему? А потому что остался этот восемнадцатый верблюд. Один получил 9, второй – 6, третий – 2, девятую часть. А этот уехал на своём верблюде.

Бог – это то, что нужно, это допущение, которое необходимо. Без него не делится, для меня во всяком случае (вы же меня спросили). Для меня без него этот мир, как храм без купола, всё бессмысленно без него.

Второе относится к довольно глубоким фазам рефлексии, проникновения в собственные мозги. Понимаете, есть два текста в русской литературе, они об одном и том же. Это «Записки сумасшедшего» Толстого (не путать, конечно, ни в коем случае с Гоголем), это история об «арзамасском ужасе», о том, как Лев Николаевич Толстой пережил «арзамасский ужас». Наверное, это самый страшный фрагмент в русской литературе, я вам его рекомендую. И второй по страшности текст – это рассказ Набокова, первая глава неосуществлённого романа «Ultima Thule», рассказ, который меня потряс. Я считаю его, честно говоря, лучшим русским рассказом XX века. Ну, почитайте. Они оба об одном – о том, что душа… Кстати, вот если кто читал «Ultima Thule», то я знаю, что открылось Фальтеру. Меня это открытие не убивает, но оно меня потрясло в своё время. Что открылось Фальтеру, я знаю, но вам не скажу, конечно.

Дело в том, что душа не может примириться с мыслью о своей смертности. Сознание не может примириться с мыслью о своём исчезновении. Иногда во сне, когда с особой остротой это понимаешь, просыпаешься – и потом начинаешь тут же как-то себя успокаивать. Но этот когнитивный диссонанс описан по-настоящему точно только у двух авторов (может быть, ещё немного у Тургенева). Сознание и смерть – несовместимы. Сознание не может быть смертно, не может быть конечно, поэтому мысль о смертности души для меня совершенно исключена. Душа и есть то, что бессмертно. Другое дело, что не у всех она есть.

Вот по Васильевой вопрос и по Олегу Навальному: «Смотрите, два, казалось бы, совершенно разных дела, а финал у них одинаковый. Я про дело Евгении Васильевой и Олега Навального. В финале: а) совершенно неизвестно, где и как они сидят; б) преданы забвению со стороны общества, а также со стороны СМИ, ОНК и т.д. Как Вы думаете, почему? Почему у общества нет запроса на освещение отсидки ни того, ни другого фигуранта?»

Понимаете, вообще в русском обществе нет сейчас большого запроса на знание правды о чём бы то ни было, потому что эта правда тревожна. Вернее, скажем так: современное российское общество хотело бы знать правду, которая его не раздражит, не потрясёт, не заставит действовать. Вот так скажем. Это всё… Опять-таки если цитировать Новеллу Матвееву: «Он – дерзостный Икар (когда лететь не надо), // Пустынный Робинзон (при обществе большом)». Мы все очень храбрые и информированные, когда эти храбрость и информация нам ничем не грозят. Есть люди, которые отслеживают судьбу Олега Навального. Я знаю этих людей, знаю более или менее об этой ситуации. И сам Лёша Навальный не забывает брата отнюдь. Что касается Васильевой, то тоже будь уверен, там есть люди, которые отслеживают её судьбу. Я, правда, мало о ней знаю, о Навальном знаю больше.

«Следите ли вы за судьбой покалеченного киевской хунтой мальчика Вани Воронова?» Вадим, давайте будем всё-таки избегать такой модальности в вопросах. Я стараюсь по возможности следить за судьбой всех известных мне пострадавших детей в зоне этого конфликта. Стараюсь следить, потому что мне надо вообще себе представлять, что там происходит. Кстати говоря, за судьбой людей, рассказавших про «распятого мальчика», я тоже стараюсь следить. Пока в их судьбе ничего не произошло – работают, как будто ничего и не было.