Один год

Лапшин не любил, когда его "заверяли". Сдобников пожал ему руку и зашагал своим путем, а Иван Михайлович, поднявшись по лестнице, отворил окна в кабинете, вызвал Павлика, совсем загордившегося в последнее время на той почве, что успешно кончил краткосрочные курсы, и велел Павлику распорядиться насчет Дроздова.

- Я не совсем понял ваше приказание, - сказал Павлик.

- А чего ж тут не донимать, - перелистывая дроздовское дело, удивился Лапшин. - Тут и понимать, Павлик, нечего. Мне нужен Дроздов, я с ним беседовать буду.

Изобразив на лице стоическую покорность судьбе, строгий Павлик отправился вызывать Дроздова. Лапшин сделал в своем "псалтыре" некоторые заметки, закурил и усмехнулся своим мыслям. Будущий день представился ему довольно занимательным, во всяком случае такие дела ему еще не доводилось распутывать. Соединившись с Бочковым, он спросил:

- Дворник у тебя, Николай Федорович?

- А как же, - весело ответил Бочков. - Как раз беседуем.

- Скоро вызову, - посулил Лапшин.

Дроздов явился томный, разморенный духотой. Кофейные его зрачки между тем зорко поблескивали, уже давно Лапшин его не вызывал, и Мирон не мог не понимать, что нынче его ждут некоторые сюрпризы. Играя разморенного духотой старого и больного человека, он нынче был в идеальной "спортивной форме", как сам про себя любил выражаться, и не без азартного томления ждал начала крупной игры.

- Ну, как после операции самочувствие? - спросил Лапшин. - Не имеете претензий к нашему хирургу?

- Нормальный ремесленник, - сказал Дроздов. - Работа на три с минусом, не больше. Но вообще-то, конечно, особых претензий я не имею, за тем исключением, что после такой операции по поводу такой язвы, как у меня, надо провести по крайней мере месяц в специальном санатории, а я, как видите, уже вышел на работу.

- Но мы вас долго не тревожили, Дроздов, - сказал Лапшин. - Все дело застопорилось...

- А разве есть дело? - пошутил Мирон. Посмеялся и попросил разрешения курить.

Лапшин подвинул ему пачку папирос, но он ногтем прорезал бандероль на своей коробке дорогих, черных с золотом, и протянул Ивану Михайловичу. Тот улыбнулся. Улыбнулся и Мирон.

- Каждый живет по средствам, - кидая в рот мундштук папиросы жестом фокусника, сказал Дроздов. - В этом смысле на протяжении долгих лет вас все уважают, гражданин начальник.

Еще минут двадцать они играли в кошки-мышки друг с другом. Лапшин начинал было свои "подходцы" и притормаживал, Мирон собирался догадаться и почти догадывался, но Иван Михайлович ловким ходом его вновь уводил в сторону и запутывал следы. Разговор - веселый и непринужденный - велся главным образом вокруг темы "сколько человеку денег надо". Мирон острил, подшучивал и Иван Михайлович. От его непонятных шуточек Дроздов, он же Полетика, он же - Рука, он же - Дравек, он же - Сосновский, заливался потом, но, сдерживая ужас, не показывая, как напряжен каждый его нерв, тоже пытался смеяться перхающим смехом, от чего все его лицо совсем скукоживалось, а морщины налезали одна на другую.

- А? Так как? Много надо? Очень много? - спрашивал Иван Михайлович. Что молчите, Дроздов? Тысяч полтораста по среднему расчету в месяц вы имели? Тратили? Или в ценности обернули? В бриллианты там, в золотишко, в серебро? Да что это вы все смеетесь, Дроздов, я не шучу, я имею основания спрашивать. Я с вами сейчас серьезно толкую...

Мирон зашелся в смехе, отмахиваясь руками, отвалился назад и даже дал понять, что послеоперационный шрам у него разболелся от этого веселья, но, полузакрыв глаза, острым взглядом, исподволь следил за Лапшиным неотрывно, за каждым его движением, за каждым взмахом карандаша, который был в руке у Ивана Михайловича...

- С Каравкиным у нас за вашу болезнь все установлено, - совсем негромко, перегибаясь к Мирону, говорил Лапшин. - Тут вы со своими мальчиками работали - с Маркевским и Долбней, да еще Корнюха вас навел на Каравкина - тот самый Корнюха, которого вы много лет не видели. А вот как обстояло дело с Коркиным из артели "Текстильтруд"?

Перестав смеяться на мгновение, Мирон как бы застыл, пораженный, и в негодовании крикнул:

- Коркин? Еще будет Шморкин, потом Поркин? Не в вашей манере, гражданин начальник, брать старого человека на пушку...

И он опять тихохонько засмеялся, вглядываясь в Лапшина острыми зрачками, ища в его лице "слабину", "незнание", "приблизительность". Но большое, с угловатым подбородком, с плотными губами лицо Ивана Михайловича было спокойно, и ничего в этом выражении нельзя было прочитать - ни неуверенности, ни слабости, ни растерянности.

- Каравкина вы взяли на "разгон", - холодно заговорил Лапшин, - и это подтверждено как семьей Каравкина, так и всеми вашими соучастниками - и Маркевским, и Долбней...

- Может быть, и вашим знаменитым Корнюхой? - радостно вскрикнул Мирон. - А, гражданин начальник?