Один год

- Сердитый, - сказал шофер.

Двигая желваками под бледной кожей, Жмакин продолжал работать - еще отворотив кран шланга, сбивал с покрышек налипшую и присохшую за ночь грязь.

- Ох, сердитый, - повторил шофер, - чего такой сердитый, дядя?

- Уйди, - сказал Жмакин.

- Сам ты иди, знаешь куда? - ответил загонщик.

И не ушел, засвистав танго. Жмакин спокойно обошел машину, поддернул кишку и под таким углом направил струю воды, что как бы нечаянно окатил загонщика с головы до ног. Шофер рванулся к Жмакину и сдавленным голосом спросил:

- Сдурел, малый?

- Уйди, - сказал Жмакин.

- Набью морду, - сказал парень.

Молча Жмакин поднял шланг и направил струю воды снизу вверх - в лицо загонщику. Тот, захлебнувшись и кашляя, кинулся на Жмакина, но Жмакин бил в него водою, отступая шаг за шагом. Со всех сторон бежали женщины, работавшие на мойке машин. Загонщик, совершенно мокрый, с перекошенным от злобы лицом, опять кинулся на Жмакина, но тот стоял, прислонившись спиной к радиатору автомобиля, и с радостной яростью хлестал из шланга. Наконец кто-то догадался и перекрыл воду в шланге, повернув кран. Но Жмакин поднял над головой медный ствол шланга и хрипло сказал:

- Не лезь, убью.

Уже порядочная толпа собралась вокруг загонщика и Жмакина. Все молчали. Было понятно, что затевается нешуточная драка. Шофер вдруг плюнул и ушел. Жмакин, глупо чувствуя себя и порастеряв уже злобу, не двигаясь стоял со своим оружием в руках и поглядывал на удивленные лица собравшихся женщин.

- Ты что, скаженный? - спросила самая молодая и бойкая женщина в вишневом платочке и в ватнике на крепком теле.

- Ну чисто бешеная собака, - сказала другая женщина и сделала такой вид, как будто дразнит собаку. - На, укуси, - крикнула она, показывая свою ногу, туго обтянутую в икре сапогом. - На, куси!

Все засмеялись.

- Брось свой пулемет, - сказала жирная старуха, - слышь, дядя. Все равно патронов нет.

- А красивенький, - крикнула черненькая Люба-мойщица и блеснула глазами. - Полюби меня, парнишечка!

Опять засмеялись. Жмакин бросил шланг и с независимым видом, открыв перекрытый кран, вновь начал мыть машину. Женщины разошлись, только Люба стояла возле Жмакина и улыбалась.

- Глядите, дядя, меня не облейте, - сказала она.

- А не надо? - баском спросил он.

- Конечно, не надо, - сказала она, - я могу через это воспаление легких схватить...

Он промолчал.

- Вы, наверное, отчаянный, - опять сказала Люба. - Да? Ох, вы знаете, я до того люблю шпану. Наша маловская шпана известная, но я всегда со шпаной раньше гуляла. Честное слово даю. Мальчишки должны быть отчаянные. Верно? А не то, что этот Генка.

- Какой такой Генка?

- Да загонщик! Сразу испугался. Я, мол, сознательный.

- А может, он и в самом деле сознательный, - сказал Жмакин.

- Сознательный.

- А тебя как зовут? Любовь?

- Вы же знаете! - сказала девушка. - А вас как?

- Альберт, - сказал Жмакин, - пока до свидания.

И повернулся к черненькой спиной.

Минут через пятнадцать мокрый Геннадий вернулся я машинам. Лицо его было сурово, белесые брови насуплены. Когда Жмакин на него посмотрел, он отвернулся.

- Где же твоя милиция? - спросил Жмакин.

Генка, не отвечая, влез в машину, включил зажигание и нажал стартер. Стартер не брал. Геннадий опять нажал. Опять не взяло.

- Не любишь ручкой, - сказал Жмакин.

- На, заведи, - коротко сказал Геннадий и протянул из окна кабины Жмакину ручку.

- Сам заведешь, - сказал Жмакин.

Несколько минут он смотрел, как мучается Геннадий, - в одно и то же время надо заводить ручку и подсасывать воздух. Гена бегал к кабине и каждый раз не успевал. Мокрую шинель он сбросил и бегал в одной, тоже мокрой, гимнастерке. На одиннадцатый раз Жмакин сунул руку в окно кабины и подсосал воздух, в то время когда Геннадий заводил. Генка сел за руль и угнал машину на профилактику, потом вернулся за другой. Мокрая его шинель лежала на старом верстаке. За тяжелыми пятитонными машинами пели женщины-мойщицы. Больше готовых к угонке машин не было. Геннадий сел на верстак и сказал Жмакину:

- Директор меня убедительно попросил, чтобы я с тобой подзанялся. Ты будешь Жмакин?

- Я.

- Директор говорит, так что с тебя спрашивать нечего, бо ты немного, как это говорится, с бусырью...

- Ненормальный, что ли?

- Ага. Директор говорит - болел ты сильно...

- Было дело. А ты что - к нему жаловаться ходил?

- Как же, жаловаться! Он сам из окна весь ваш театр видел. Он нынче только из Москвы прибыл. Пускай, говорит, тот Жмакин на мойке работает, а заниматься вечерами будет, и ты, Геннадий, в порядке комсомольской нагрузки его будешь учить на первых порах. А потом тебе форменного инструктора дадут - для практической езды по городу. А шефство тебе будет от нас - от комсомольцев. Только ты водой не обливайся, ну тебя к дьяволу...

Жмакину вдруг сделалось стыдно простодушного этого парня. Геннадий неловко переобувался, завертывал ноги сухими частями портянок и кряхтел.

- Да, бувает, - говорил он, нажимая на у, - чего только не бувает. Директор правильно отметил, что к тебе без чуткости подошли. Он, наверное, сам с тобой побеседует. Он у нас хороший директор, поискать таких...