Один год

Павлик вяло улыбнулся, закопал в землю окурок и ответил, что здоров, но не одобряет этого брака.

- Это - как? - удивился Лапшин.

- Очень просто: она - официантка, Побужинский - юрист, человек с образованием.

Иван Михайлович внимательно взглянул на Павлика - не шутит ли тот. Но Павлик не умел шутить. И на траве он не умел сидеть. И веселиться, пожалуй, не умел.

- Так, так, - сказал Лапшин. - Это ты сам придумал или у кого выучился?

- Чему?

- Да вот - рассуждениям...

- Горько! - закричал Баландин за спиной Лапшина. - Горько, молодые!

Павлик брезгливо сморщился и сказал задумчиво:

- Предполагаю, впоследствии против таких браков, возможно, будут возражать коллективно. Я, например, не желаю иметь в своей среде неинтеллигентных людей. Образовательный ценз...

- Ладно, все! - внезапно побурев, сказал Лапшин. - Ясно.

Поднялся и пошел к костру, где шумели Бочков с Криничным, наскакивая за какую-то провинность на Ханина. Молодая - Анюта, теперь уже Побужинская, торжественно разливала чай из ведерного самовара. На Анюте было розовое в цветочках платье и в волосах розовый бант, развязавшиеся концы которого трепал ветер с залива. Виктор Побужинский, сидя возле жены на корточках, никак не мог завязать ленту и что-то при этом шептал Анюте, а она закидывала голову и хохотала...

- Вы чего на Ханина нажимаете? - спросил Лапшин, стараясь побороть неприятное чувство, которое вызвал в нем строгий Павлик. - Чем наш Ханин провинился?

- Да вот, дескать, мало я энергичный, - блестя очками, ответил Ханин. Ваш же Занадворов калечит мне книгу, а я малоэнергичный. Ладно, черт вас всех подери, напишу настоящий роман, тогда будете знать...

Иван Михайлович молча, тяжелым взглядом посмотрел на Ханина и взял у Анюты чашку с чаем. Рядом Прокофий Петрович с Галей Бочковой все пристраивались запеть в два голоса, но что-то у них не ладилось, и Галя сердилась, а Баландин оправдывался гудящим басом.

- Ты чего на меня волком глядишь? - перебираясь к Лапшину поближе со своей бутылкой кахетинского, спросил Ханин.

- Не люблю разговоры о романе, да еще настоящем, который ты, черт нас всех подери, напишешь.

- Почему? - испуганно и быстро спросил Ханин.

- Ничего ты не напишешь, Давид Львович! Люди, которые делают все "пока", а "настоящее" откладывают "на потом", ничем не кончают. Не обижайся. Впрочем, это разговор не свадебный.

- Почему? - испуганно и быстро спросил Ханин. - Ты, наверное, Иван Михайлович, прав. Я не состоялся. Что ж. На том, как говорится, простите.

- Не прощу! - твердо глядя в глаза Ханину, сказал Лапшин. - За тобой, кроме всего прочего, должок, Давид Львович.

- Это какой же?

Лапшин немного помолчал, потом залпом выпил чай и произнес с беспощадной и гневной силой в голосе:

- Жизнь Толи Грибкова. Одно время ты это хорошо понимал и даже теории по этому поводу разводил. А нынче во всем Занадворов виноват. Словно нет сильнее зверя во всем свете, чем этот нормальный перестраховщик и бюрократ. Ты в ЦК был?

Ханин отвернулся от Лапшина и молча смотрел на серый залив.

- Тоже посторонним оказался, - со спокойной злобой сказал Лапшин. Посторонним в том смысле, в котором Толя Грибков это говорил. Книжечка уж давно выйти могла, да где там! То у тебя нервы, то различные переживания, то ты свои записные книжки на машинке печатаешь. Нам не твои записные книжки нужны, товарищ Ханин, а жизнеописание Грибкова, понятно? И если ты от этого дела так легко отказался, наплевал и забыл, то мы сами, своими силами составим про него книжку...

- Составить книжку нельзя, - опять блеснув на Лапшина глазами, обернулся к нему Ханин. - Книжки пишут. А что до моих настроений, или записок, или еще чего-либо в этом смысле, то все оно касается только меня и никого больше.

- Врешь! - тихо перебил Лапшин. - Толя Грибков нас касается. Ты взялся про него написать, было это?

- Послушай, Иван Михайлович, что за тон? - спросил Ханин. - Ты, кажется, на меня решил покричать?

- А, да иди ты к черту с тоном! - сказал Лапшин. - Когда речь идет о деле, то незачем к тонам прислушиваться. Я о работе с тобой толкую, а не хочешь - твое дело. Обижайся на Занадворова, обидеться - это самая легкая позиция. Еще, обидевшись, коньяку надраться и на диван лечь. От вас, от этих вот обидевшихся, да вялых, да сложных, да нервных, беды не оберешься. Впрочем, дело твое!

Он опять поднялся и, испытывая смутное чувство недовольства самим собой и всем своим нынешним поведением, подсел к Антропову и к смуглой Лизавете, открыл бутылку вина и осведомился:

- Не продрогли на ветру?

Баландин наконец договорился с Галей, и она запела:

Там, вдали за рекой, загорались огни,

В небе ясном заря догорала,

Сотня юных бойцов из буденновских войск

На разведку в поля поскакала...

- Баландин наш - сам бывший конник, - сказал Лапшин, - ты ведь его знаешь, Александр Петрович?

- Немного знаю, - вздохнув, ответил Антропов.

И здесь разговор не вязался.

- Может, выпьем? - спросил Иван Михайлович. - Все-таки, знаете, свадьба...