Один год

А Жмакин прилег и лежит. Он имеет право чуток отдохнуть. Его не продал Лапшин. Армия вступилась за него. Много машин пришло ему на выручку. Все ж таки бензин. Привязался к нему этот бензин! А кто такой Жмакин! Хотя бы был известный шахматист - гроссмейстер или мастер. Или лауреат конкурса? Или как минимум - знаменитая доярка? Или - стахановец! А он всего-навсего Жмакин...

Жмакин!

Большой колокол вдруг заныл над ним. И тотчас же "всего-навсего Жмакин" потерял сознание.

На шоссе Кадников беспокойно задергал поводок сирены.

- Ладно, подождешь! - сказал Лапшин.

Он светил фонариком и сосал потухшую папиросу. Уже светало, но едва-едва, скорее рыжело, чем светало.

- Возле березки он прилег - я помню, - сказал пограничник в реглане.

- Тут березок не одна, - проворчал Лапшин.

- Прямо компот, - сказал Василий, - я никаких следов на вижу.

- Ты Жмакина ищи, а не следы, - рассердился Иван Михайлович: - Пин... Пиркентон. Лупу возьми!

Они опять разошлись. Было видно, как одна за другой уходят по шоссе машины пограничников...

- Алеха! - позвал Иван Михайлович.

- Здесь! - откликнулся Жмакин.

Алексей сидел боком в грязи, лицо его было залеплено грязью и кровью. Пока Лапшин считал ему пульс, Окошкин с пограничником сигналили фонариками на шоссе, чтобы шли люди.

- Какой детский крик на лужайке, - сказал Жмакин. - Прямо тарарам!

- Голову тебе разбили? - спросил Лапшин.

- Не, я пробовал, дырки нет, - сплевывая, сказал Алексей. - Шишка есть, а так ничего. Переутомился немножко. Повязали кодлу?

- Увезли всех! - радостно сообщил Окошкин. - Давай поднимайся, Леша!

С трудом Жмакин встал. Василий, при свете фонаря, принялся его чистить. Потом медленно они пошли к машине. Кадников предупредительно распахнул дверцу и сказал:

- Это надо же - на одного человека столько неприятностей.

Пограничник в реглане попрощался с Лапшиным и пошел к своей "эмке". Несколько бойцов стояли на обочине, курили. Жмакин отвел от них глаза - ему было неловко.

- Вроде утро? - спросил он у Лапшина.

- Утро.

- Стрелял Корнюхин братишка?

- До последнего, - угрюмо ответил Лапшин.

- Живой?

- Частично, - сказал Иван Михайлович. - Вряд ли выживет.

- А наши? Все в порядке?

- Обошлось.

Уже совсем рассвело, когда приехали в Управление. Окошкин взял Жмакина под руку с одной стороны, Кадников - с другой. Лапшин внизу звонил по телефону в санчасть, чтобы к нему в кабинет зашел дежурный врач.

Уборщицы с подоткнутыми подолами мыли каменные лестницы, те самые, по которым столько раз Жмакина водили арестованным. Было пусто, со ступенек текла вода, пахло казенным зданием, дезинфекцией; наверху толстая уборщица пела:

Телеграмма, ах, телеграмма...

- Ты отдохни, товарищ Жмакин, - сказал Окошкин, - не торопись.

- Спешить некуда, - подтвердил Кадников.

Ты лети, лети, лети, ах, телеграмма,

пела уборщица.

Вахтер козырнул Окошкину. Они всё еще подымались. На лестничной площадке был красиво убранный щит с государственным гербом Союза, с красными знаменами. Сколько раз Жмакин видел этот щит!

- Да, - сказал он, - побывал я здесь. Сколько раз меня приводили.

- Нечего вспоминать, - сказал Окошкин. - Что было, то прошло и быльем поросло.

- Это верно, - сказал Кадников.

Сонный дежурный по бригаде принес Окошкину ключ от кабинета Лапшина. Василий отворил дверь и притащил Жмакину переодеться свой старый костюм. Кадников доставил в миске воды, полотенце и мыло.

- Умоетесь? - спросил он.

Было тихо, очень тихо. Жмакин долго мыл руки, потом лицо. Окошкин и шофер смотрели на него с состраданием. В лице Жмакина было что-то такое, что пугало их. Казалось, он каждую секунду мог зарыдать. Губы у него дрожали, и в глазах было жалкое выражение. Несколько раз подряд он судорожно вздохнул.

- Ничего, ничего, - сказал Окошкин, - ты теперь полежи.

Хлопнула дверь, пришли Лапшин и врач. Лапшин отворил окно. Сырой утренний ветер зашелестел бумагой на столе, одна бумажка сорвалась и, гонимая сквознячком, помчалась к двери.

Окошкин ловко поймал ее коленями.

- Вот так, - сказал врач, поворачивая голову Жмакину.

Лапшин сел за свой стол и задумался. Лицо его постарело, углы крепкого рта опустились. Окошкин с беспокойством на него посмотрел. Он перехватил его взгляд и тихо сказал:

- Поспать надо, товарищ Окошкин, верно?

- Ничего особенного, - сказал врач, - у него главным образом нервное. Я ему укрепляющее пропишу.

Лапшин пустил врача за свой стол, врач выписал рецепт и ушел. Ушел и Кадников. Над прекрасной площадью, над дворцом, над Невой проглядывало солнце. Еще пузырились лужи, еще ветер пригнал легкую дождевую тучку и мгновенно обрызгал площадь, но непогода кончилась, день наступал хоть холодный, зато ясный и солнечный.

Лапшин негромко спросил по телефону:

- Не спишь?

Жмакин слушал, навострив уши: значит, правда, что Иван Михайлович женился. Удивительно - пожилой человек, а тоже.

- Все в порядке, - опять сказал Лапшин. И добавил: - Да, скоро.

Алексей зевнул, делая вид, что не интересуется беседой.

- В духовке? - осведомился Иван Михайлович.

И, перехватив взгляд Жмакина, немножко сконфузился.

Потом они оба покурили и помолчали.