Один год

Она что-то жевала. Лапшину очень хотелось спросить, что именно она жует, но он стеснялся слушающих глаз Васьки. "Наверное, какую-нибудь капустную кочерыжку", - подумал Иван Михайлович и, аккуратно положив трубку, еще немного поговорил с Окошкиным, которому вышло время уезжать.

- Давид Львович там у вас не был, в вашей части? - спросил Лапшин. - Не виделись? Он мне сулил тебя отыскать.

Василий, натягивая на ватник шинель, ответил в том смысле, что он-де человек маленький и ничем себя не проявивший, а Ханин пишет все больше про выдающихся товарищей, совершивших подвиги.

- Ну не ври, не ври, - прервал Лапшин. - Давид журналист солдатский, я его всегда с интересом читаю. И не врун, не писал он, как ворона на мине подорвалась.

Сразу потолстев от ватника и шинели, Окошкин крепко затянул ремень, поправил ушанку и еще закурил своего табачку на дорогу. Вид у него был исправный, но изрядно усталый.

- Тихо стало у нас, - сказал он задумчиво, - знакомого народу почти никого. А жулики по-прежнему шуруют?

- Шуруют, Вася.

- И богатые дела есть?

- Особо богатых нет.

- Ну что ж... пожелаю вам...

Они обнялись, поцеловались, и Василий отбыл на Финляндский вокзал. В суд Лапшину надо было к двум часам, времени еще оставалось, как любил выражаться Окошкин, "вагон и маленькая тележка". Вполне можно было поспеть в госпиталь.

Лапшин уже одевался, когда позвонила антроповская Лизавета.

- Ни один телефон нигде не отвечает, - сказала она. - Александра Петровича ни утром, ни вечером, ни даже ночью дома нет. Простите, что вас потревожила, Иван Михайлович, где моего Айболита можно отыскать, как вы думаете?

Иван Михайлович помолчал и вздохнул.

- Вы слушаете?

- Слушаю.

- Не знаете, где его искать?

- Поскольку сейчас война, а он - хирург, предполагаю, в бывшей его клинике, а нынче в госпитале.

- Туда дозвониться невозможно, - с раздражением в голосе сказала Лизавета. - То занято, то никто не отвечает, то он на операции.

- Так ведь война же, - сдерживаясь, чтобы не выругаться, произнес Лапшин. - Война! Занят человек, работает.

И, неожиданно для самого себя, предложил:

- Я сейчас туда еду, если хотите его увидеть, поедем со мной.

- Дело не в том, хочу я его видеть или не хочу, - суховато ответила Лизавета. - Дело в том, что мой дядя, профессор Багулин, - не слышали такого? Он известный терапевт, профессор и так далее, вдруг закапризничал и не желает ложиться на операцию без Айболита. Он говорит про себя, что сам профессор и нуждается не в профессоре, а в докторе, во враче. Он вообще чудак...

- Ладно, - сказал Лапшин, - спускайтесь, я за вами через десять минут заеду.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, забежал в столовую, завернул передачу для Жмакина и, подивившись, что все в жизни повторяется, спустился к машине. Кадников в полушубке и в ушанке дремал за рулем, Иван Михайлович тронул его за плечо и велел ехать на улицу Герцена.

Лизавета в шубке и в берете ждала у своего подъезда, сердито мерзла, поколачивая ботиками по тротуару.

- Не люблю я все эти поликлиники, - неприязненно сказала она, садясь. Терпеть не могу. Стонут, охают, вне очереди лезут под предлогом острой боли...

- Да, не цирк! - ответил Лапшин.

- Не понимаю, при чем тут цирк?

- Вот именно, что ни при чем!

Лизавета отвернулась, Лапшин закурил. "Эмка" медленно ползла в колонне военных, камуфлированных для зимы машин. Дымились две походные кухни, и странно было видеть их на людной ленинградской улице. Кадников сказал:

- Хороший кашевар обязательно наперед думает. Вот - супешник заложил тут, а где-нибудь в Кирка-Кювенапа и пообедают товарищи бойцы.

Резко вывернув руль, он обогнал колонну, развернулся и въехал в госпитальные ворота, где разгружались санитарные, с красными крестами, машины. Лапшин и Лизавета получили халаты, и сестра привела их в очень светлый, прохладный коридор, где на скамейке сидели два человека тоже в халатах, по всей вероятности, муж и жена. Он - седой, в очках, осторожно курил в рукав, она тихо плакала, отвернувшись к стене. Ему было лет за шестьдесят, ей около того.

- Ради бога, перестань, Нюточка, - ласковым шепотом сказал мужчина, - у тебя уже нет никаких сил. Поберегись, мало ли что нас еще ждет.

- Что ты этим хочешь сказать? - испуганно и быстро спросила она.

Теперь Лапшин увидел ее лицо: такие прекрасные лица бывают у старых докторов, у учительниц; в огромных, блеклых глазах дрожали слезы, крупные, странно молодые губы тоже вздрагивали, лицо выражало непонимание и страдание.

- Ничего, ничего, - шепотом опять заговорил мужчина, - ничего, Нюточка, все будет хорошо, все обойдется. Он прекрасный доктор, уверяю тебя, лучший в этой области, я узнавал...

- Ничего ты не узнавал, - беспомощно сказала женщина.

Лизавета наклонилась к Лапшину и тихо спросила:

- Чего мы тут ждем?

- Антропов кончает операцию, сейчас он выйдет сюда.

Седой мужчина, услышав фамилию Антропова, подошел к Лапшину и спросил, знает ли он Александра Петровича. И быстро, скороговоркой представился: