Один год

- Это я его брал, а не Лапшин! - чуть обидевшись, сказал Пилипчук. - В феврале девятнадцатого мы его с покойником Пашей Федоровым брали, а в марте Пашу убили анархисты.

- Точно, - сказал Альтус. - Хорошая у тебя память, Егор Тарасович. Ну, а резолюцию Феликса Эдмундовича помнишь? Постановление коллегии ВЧК, написанное рукой Дзержинского? А я вот помню.

И, словно читая по бумаге, ровным голосом он произнес:

- За сознательную злостную провокацию, результатом которой было лишение свободы целого ряда лиц, Исая Исаевича Павлова расстрелять.

Он помолчал, рассеянно помешивая чай в стакане, отпил глоток и резко заговорил:

- Я вот недавно с курсантами беседу проводил, задал им вопрос о первом применении высшей меры, о первом расстреле органами ВЧК. И, знаешь, Иван Михайлович, удивился: никто на мой вопрос не ответил.

- Чего ж тут не ответить - князь Эболи.

- Хорошо, а почему именно князь Эболи? - резко перебил Лапшина Альтус. - Тут ведь вопрос чрезвычайно глубокий, серьезный, в этом расстреле очень многое можно увидеть, много понять и навечно извлечь выводы...

- Князя Эболи при мне привезли, - не торопясь, задумчиво сказал Лапшин. - Я тогда, конечно, не понимал, а теперь, предполагаю, разобрался. Тут дело в чем? Сволочь эта - Эболи - выдавал себя за чекиста, так?

- Так, - кивнул Альтус.

- И под видом чекиста обыскивал и грабил. А на нас лились помои, что мы-де грабители и бандиты. И здесь не только наказание было со стороны Феликса Эдмундовича, но и предупреждение всем навсегда, и даже тот смысл, который уже позже он сформулировал, помнишь, Алексей Владимирович? "У чекиста должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки". Верно? Так что расстрел Эболи есть не просто наказание, а утверждение всей нашей будущей морали - как нам жить и что такое настоящий чекист. Правильно я говорю?

Из коридора, "охладившись", вернулся Окошкин и подсел к Пилипчуку.

- Ну что, смена наша? - спросил Альтус. - Чего такой бледненький?

- Да коньяк больно крепкий, - сказал Окошкин. - Или работа наша такая нервная, что ослабел я?

Пилипчук, посмеиваясь, погладил Окошкина по голове.

- Видали? Работа у него нервная!

Они о чем-то заговорили вполголоса, а Лапшин с Альтусом сели на широкий подоконник, и Иван Михайлович почти шепотом спросил:

- Когда начнется, как считаешь, Алексей Владимирович?

- Так ведь уже началось, - спокойно и твердо ответил Альтус. - И кончим это дело только мы, больше некому. Суди сам по газетам. Они ему всё продадут по кусочку, он по кусочкам их сожрет, наберется сырья и всего, чего нужно, а потом рванет по крупным странам.

- Ты его видел?

- Видел и слышал.

- Ну что?

- Дерьмо и кликуша. Но высокую ноту забрал, не легко ему голову будет открутить. Хитер, конечно, бобер.

В первом часу Альтус уехал, прихватив с собой Пилипчука. Тамаркин тоже стал прощаться. Он очень долго тряс Лапшину руку, кланялся всем своим рано жиреющим туловищем и говорил:

- Очень рад знакомству, очень рад и надеюсь вас с Васей видеть у себя дома. И мама будет очень, очень рада.

Захлопнулась дверь и за Тамаркиным. Окошкин ушел в ванную умываться. Антропов еще присел, пожаловался:

- Совсем я пропадаю, голубчик Иван Михайлович. Хоть в Неву с гранитной набережной кидайся.

- Говорили с Лизаветой?

- Боже сохрани! - испугался Антропов.

- Так как же будет?

- А так и будет: никак!

Александр Петрович насупился, долго барабанил пальцем по столу, сказал сердито:

- Черт знает что. Ну, понятно, - жажда материнства, а я? Представляете себе - из больницы нет никакого желания идти домой. Сорок лет! У человека должна быть семья, лампа над столом, глупости, вздор, может быть мещанство, но надо же не куда-то, а к кому-то идти после рабочего дня. К кому-то! Понимаете? Чтобы тебя, старого беса, ждали и чтобы тебе говорили примерно такую фразу: "И где ты, Саша, все ходишь? Я просто места себе не нахожу!"

Он вдруг засмеялся счастливым смехом и повторил:

- "Я просто места себе не нахожу!" А? Как вы считаете? Она себе места не находит?.. Ну, спокойной ночи...

Когда подрагивающий после холодного душа Окошкин ложился в постель, Лапшин сказал ему, что Тамаркин, с его точки зрения, чепуховый человек и что он просит его больше не приводить.

- Да ведь он случайно, Иван Михайлович...

- То-то, что случайно...

Они легли и долго еще читали: Василий - журнал с картинками, а Лапшин большую книгу, которую трудно было держать лежа.

- Интересно вам? - спросил Окошкин.

- Ничего работа, толковая, - ответил Иван Михайлович. - Мне исторические труды всегда читать интересно.

Постукивая деревянной ногой, сердитая, вошла Патрикеевна, принесла вымытые тарелки. Окошкин попросил у нее порошок от головной боли.

- Нету у меня порошков, - сказала Патрикеевна.

- Тогда поколдуйте надо мной, вы же это умеете! - съязвил Вася.

- Колдовство не существует! - отрезала Патрикеевна. - Колдовство обман.

- А имя Патрикеевна существует?

- Патрикеевна не имя, а отчество, а вот почему это вас, товарищ Окошкин, взрослого человека, никто с отчеством не называет - это удивительно.