Один год

- Здорово играет! - размягченным голосом, лежа на своей кровати, сказал Окошкин. - Замечательно! И он тоже. Верно, Иван Михайлович?

Патрикеевна загремела тарелками, Василий на нее прикрикнул.

- Сейчас будет сцена смерти! - предупредил он.

Лапшин не ответил. Из радиорупора донесся жалобный и некрасивый плач девушки, узнавшей, что ее собеседник умер.

- Все там будем! - по-бабьи сказал Васька и закурил, чтобы не волноваться.

Спектакль кончился.

Диктор медленным голосом еще раз прочитал, кто кого играл. Комсомолку играла Балашова, артистка театра, по названию напоминающего ДЛТ - Дом ленинградской торговли.

- Важно разыграли! - сказал Васька. - Верно, Иван, Михайлович?

- Важно, - согласился Лапшин и опять вздохнул. - Как бы она ревела, сказал он, садясь на матраце, - ежели бы видела смерть настоящих людей! Умирал у меня в группе - я тогда на борьбе с бандитизмом работал, и был у меня такой паренек Ковшов, молодой еще, совсем юный, - так вот он умирал. Ну, брат...

Лапшин поискал вокруг себя на постели папиросы, закурил и стал рассказывать, как умирал Ковшов.

- А когда мы его хоронили, - говорил Лапшин, - то лошаденка по дороге на кладбище от голода пала. Понесли гроб на руках. Двое детишек осталось. А наша группа, когда банду всю повязали, постановила: от своего пайка за месяц десятую долю послать ребятам Ковшова. И вышло пятнадцать фунтов сахару-мелясу, знаешь, желтый такой? Я год назад заходил к Ковшовым, ничего живут, оба паренька работают. Чай у них пил с медом. А мамаша опять замуж вышла. И муж у нее такой ерундовский, такой пустяковый мужчина. Говорит солидно, собой доволен, кассир в банке. Конечно, кассир тоже свое дело делает, кто спорит, - можно деньги быстро считать, а можно и медленно, только за Ковшова как-то вроде неловко. Орел был, а в доме даже портрета его теперь не видно.

- Башмаков еще не износила, - сказал Окошкин.

- Башмаки-то, положим, и износила, и не одну пару, да фотографию бы все-таки следовало сохранить - для ребят хотя бы.

- А может, кассир ревнивый. Разве не бывает, Иван Михайлович? - спросил Вася. - Это же надо понять - каждый день с утра до вечера смотри на человека, который был мужем твоей жены. Я бы лично на это не пошел...

Постучал Антропов, поставил Окошкину термометр и рассказал:

- Умерла у меня нынче одна старушка. Черт его знает - и прооперировал удачно, и послеоперационный период шел нормально. Весь день хожу и места себе найти не могу. Терпеливая женщина, помучили мы ее изрядно, ничего, даже не жаловалась. Вчера подозвала меня, спрашивает: "А что, Александр Петрович, верно говорят, что в мыло перетопленное человеческое сало кладут?" Я отвечаю - конечно, не верно. Она вздохнула: "Сколько, говорит, жизни своей я погубила - и себе, и детям сама мыло делала. Хорошее - землянику клала в него или липового цвета..." Обещала мне своего мыла прислать и вдруг запятая. А?

- Бывает! - сказал Лапшин.

- Тридцать семь и семь! - значительно произнес Василий. - Привет от старушки. И как это вы, Александр Петрович, при больном человеке такие печальные истории рассказываете? Вот у меня температура и вскочила...

Лапшину стало скучно. Он взглянул на часы - было начало двенадцатого и вызвал машину.

- Куда? - спросил Василий.

- Поеду к Бочкову, - сказал Лапшин, - на квартиру. Ему баба житья не дает, надо поглядеть.

Он надел шинель, сунул в карман дареный браунинг и сказал из двери:

- Ты микстуру пей, дурашка!

- Оревуар, резервуар, самовар! - сказал Вася. - Привези папирос, Иван Михайлович.

Лапшин и Жмакин

Когда он вошел в комнату, на лице Бочковой выразилось сначала неудовольствие, а затем удивление. Она стирала, в комнате было жарко и пахло мокрым, развешанным у печки бельем.

- Бочкова нет дома, - сказала она, - и он не скоро, наверно, придет.

- Я к вам, - сказал Лапшин. - И знаю, что он не скоро придет.

- Ко мне? - удивилась она. - Ну, садитесь!

Стулья были все мокрые. Она заметила его взгляд, вытерла стул мокрым полотенцем и пододвинула ему.

- Вы стирайте, - сказал он, - не стесняйтесь! Я ведь без дела, так просто заглянул.

Она ловко вынесла корыто в кухню, вынесла ведра, бросила мокрое белье в таз и очень быстро накрыла стол скатертью. Потом сняла с себя платок и села против Лапшина. Лицо у нее выражало недоверие.

- Полный парад! - сказал Лапшин.

Бочкова промолчала.

- А вы кто будете? - спросила она. - Я ведь даже и не знаю.

Голос у нее был приятный, мягкий, выговаривала она по-украински - не "кто", а "хто".

- Моя фамилия Лапшин, - сказал он. - Я начальник той бригады, в которой работает Бочков. А вас Галиной Петровной величать?

- Да, - сказала она.

Лапшин спросил, можно ли курить, и еще поспрашивал всякую чепуху, чтобы завязался разговор. Но Бочкова отвечала односложно, и разговор никак не завязывался. Тогда Лапшин прямо осведомился, что у нее происходит с мужем.

- А вам спрос? - внезапно блеснув глазами, сказала она. - Який прыткий!

- Не хотите разговаривать?

- Что ж тут разговаривать?

Он молча глядел на ее порозовевшее миловидное лицо, на волосы, подстриженные челкой, на внезапно задрожавшие губы, и не заметил, что она уже плакала.