Один год

- Никогда я с вами на одной парте не сидел, - вырвав руку, сказал Окошкин. - Я с Жоркой сидел и с Перепетуем. А вы всегда слоеные пирожки на переменах кушали, с дружком вашим Блимбой. У меня память тоже как-нибудь сохранилась...

Сдав Тамаркина, Окошкин явился к Лапшину и доложил. От Ивана Михайловича он сбегал к врачу и смерил себе температуру. Было тридцать восемь и шесть, и в горле оказались налеты.

- Надо идти домой! - сказал врач. - И в постель, да-с. Чаю с малинкой, аспиринчику можно таблеточку...

Почесав вставочкой густую бровь, он написал рецепт и объяснил:

- Вот это микстурка, а это - полоскание...

- Товарищ доктор, а вот я слышал, - сказал Окошкин, - будто открыто новое лекарство. Препарат какой-то... Саль... или суль...

- Покуда разговоры есть о сульфидине. Ну да посмотрим, я, дорогой товарищ, очень много на свете прожил и чрезвычайно много всяких открытий помню. Возникают и исчезают...

Щеки у Окошкина горели, и по спине пробегал неприятный холодок. Настроение у него было приподнятое, и хотелось действовать. Побужинский в своем маленьком, очень чистеньком кабинете допрашивал Тамаркина. У того на сытом личике была написана готовность и приветливость, он кивнул Васе и сказал, как доброму другу:

- Вот - даю самые правдивые показания. Ничего не скрываю. Сейчас занимаемся деятельностью в кавычках нашего председателя, гражданина Дзюбы. Надеюсь, что органы следствия разоблачат и разгромят всю преступную шайку... Ну... и мои откровенные показания будут учтены...

И, обернувшись к Побужинскому, Тамаркин спросил:

- Итак, пойдем дальше?

- Пойдем! - загадочно ответил Побужинский. - Отчего же не пойти...

Ночью Вася бредил, а Лапшин и Антропов играли в шахматы, и Александр Петрович говорил:

- Не понимаю я вас, Иван Михайлович! Зачем вам понадобилось посылать его за Тамаркиным? Он молод, это его школьный друг, сложное, щекотливое положение...

- Ничего, будет знать, с кем водиться! - вздохнув, сказал Лапшин. - И злее станет. А что касается до щекотливых положений, Петрович, то вы с этим делом немножко того... высоко берете... Попроще надо на некоторые дела смотреть...

- Это в каком же смысле?

- Да вы знаете, в каком... в любом эдаком...

Антропов подозрительно взглянул на Лапшина, но ничего не ответил, только сурово сдвинул брови. Погодя, мотая конем над доской, вдруг вспомнил:

- Когда болел сыпняком, то все время бредил. И знаете ли чем? Тем, что свет какой-то звезды долетает до нас через две тысячи лет. Это казалось чудовищно страшным...

- Почему же страшно? Две так две! Пусть себе...

- Врешь! - с постели крикнул Окошкин. - Неправда! И не имеешь права...

- Разбирает парня! - сказал Лапшин и внимательно посмотрел на Василия.

...Из Управления Иван Михайлович два раза звонил по телефону, и оба раза ему отвечал Окошкин.

- А ничего! - говорил он. - Слабость, мысли какие-то глупые...

- Какие же, например, глупые?

- А вот - помру, как - с оркестром хоронить станете? На лошадях или при помощи автомототранспорта? Кто речь скажет? Может, сам начальник, а может, кому поплоше велят...

- И верно, что мысли глупые.

- Я ж сам говорю. И еще в отношении товарища Бочкова. Я с ним в субботу поругался, так он на похороны пойдет или нет? Ты спроси у него, Иван Михайлович, скажи, что я беспокоюсь...

Погодя Окошкин позвонил Лапшину и спросил томным голосом:

- Иван Михайлович, как ты считаешь, можно мне, вторую тарелку щей? Патрикеевна не дает...

Лапшин швырнул трубку.

От безделья и скуки Окошкин известил всех своих знакомых, что тяжело, может быть даже смертельно, болен, и поэтому, когда Лапшин вернулся домой, телефон беспрерывно трещал и Василий с кем-то подолгу и очень жалостно объяснялся. Пока обедали, Иван Михайлович терпел, потом рассердился:

- Может, и довольно, а, Василий Никандрович?

Телефон опять зазвонил, Вася сказал в трубку:

- Все! Закрыто на переучет. Сам с работы вернулся, ясно?

И бешено стрельнул в Лапшина хитрыми, веселыми глазами.

Иван Михайлович разулся и, наморщив лоб, сел возле радиоприемника. В эфире не было ничего интересного. Женский голос читал из "Крестьянской газеты", потом диктор объявил, что будут исполняться вогульские народные песни. Окошкин рассказывал:

- А я тут без вас прочитал, Иван Михайлович, что будто уже скоро построят такую машину - телевизор, что ли? И радио можно слушать, и кино на дому смотреть, и постановку, и что хочешь... Поразительное дело: вот препарат сульфидин...

- Помолчал бы...

- Ей-богу, целый день молчал...

- Ну и сейчас помолчи. Телевизор, сульфидин. Ой, Вася, Вася...

- Да ведь интересно, Иван Михайлович... Честное слово, расскажу не хуже радио. А вот радио вы слушаете, а Окошкина Васечку, больного человека, - не хотите...

Иван Михайлович отмахнулся. Радиодиктор с железными перекатами в голосе говорил, кто кого будет играть в пьесе, название которой Лапшин прослушал.

- Видишь, балаболка! - сказал Иван Михайлович укоризненно. - Теперь и неизвестно, что станем слушать...