Один год

Остаться бы возле захворавшего Лапшина, ведь не помер же он, передать его ребятам пистолет, сказать что-нибудь слезливое, вроде того, что он не мог покинуть товарища Лапшина с его именным оружием, - разве не помогло бы?! Конечно, помогло бы. Непременно! Потом бы зачлось, такой случай! А он ушел, ушел, и черт его знает, что еще обрушиться на него впоследствии - какой срок и сколько довесят по совокупности.

Сколько бы ни довесили, сейчас он сам себе хозяин.

И, остановившись, Жмакин посмотрел на Петроградскую сторону: фонари еще горели, но во всех домах окна были темными. Во всем городе, во всем огромном городе никто не ждал его этой темной ночью. И рестораны были закрыты. Даже выпить нельзя после всего происшедшего. И негде лечь, некому пожаловаться, некому сказать: "Я устал!"

В ДЕКАБРЕ

Нона, Балага и другие

Осторожно Жмакин стал нащупывать старые связи. Друзей не было никого Лапшин с Бочковым, видно, не зря получали свою зарплату. Кое-кто отсиживал срок, кое-кто сидел под следствием, одного малознакомого, немножко придурковатого, по кличке "Марамура", он встретил в зале ожидания на Московском и опять узнал, что ходит слух, будто он, Жмакин, выдал угрозыску Ожогина и Матроса.

Они сидели рядом на скамье, Марамура ел жареный пирожок с повидлом и говорил уныло:

- Я что, я ничего, а другие некоторые так думают, будто даже упрятали тебя временно, чтобы не сделали тебе ребята толковище.*

______________

* Толковище - воровской самосуд.

- Толковище? - усмехнулся Жмакин. - Я б вам показал толковище!

- А чего? Ножа под левую лопатку с приветом, - все так же вяло сказал Марамура. - Нонка говорила, что никто, как ты.

- Ах, Нонка?

Идти к ней было опасно, очень опасно, и все-таки Жмакин пошел. Нона вдова Вольки - должна была жить на Васильевском, на Малом проспекте, в старинном доме с четырьмя колоннами по фасаду. В грязном, вонючем дворе на него набросилась собака, Жмакин пнул ее ногой и поднялся на крыльцо. С поднятым воротником заграничного, купленного на барахолке пальто, с пестрым шарфом, замотанным вокруг шеи, в светлой пушистой кепке, он выглядел не то киноартистом, не то иностранцем, и Нона никак не могла его узнать, а когда узнала, то испугалась и попятилась. Она худо видела, щурилась близоруко, и было страшно, что после расстрела Вольки Нона по-прежнему красит перекисью волосы, мажет помадой губы и на ресницах у нее накрап.

- Ну? Чего боишься? - садясь и вытягивая ноги, спросил он.

Нона не отвечала, силясь закурить, длинные ее пальцы дрожали.

- Как дело-то сделалось? - спросил Жмакин.

Она пожала плечами.

- Не знаешь? А я знаю, - бешеным срывающимся голосом крикнул Жмакин. Я-то знаю, через кого он к стенке пошел...

- Я, что ли, его заложила? - наконец закурив, нагло спросила Нона. Нужно больно!

- Он не нужен, его деньги нужны были, - наклонившись к ней, опять крикнул Жмакин. - Он тебя любил, он слишком тебя любил я для тебя все делал, чего и вовсе делать не хотел. Потому Лапшин и сказал - а Лапшин не врет никогда, - потому давеча и сказал: жалко было Матроса, и Ожогина тоже жалко...

- А ты теперь с Лапшиным подружился? - наклонившись к Жмакину и щуря на него свой близорукие глаза, спросила Нона. - Потому и приехал досрочно? Правильно, Алексей?

Жмакин усмехнулся: вот куда она вела, куда заворачивала, оказывается. Ей нужен был человек, на которого могли бы подумать, что он заложил, то есть выдал розыску Вольку.

- Брось, Нона, - сказал Жмакин ровным голосом. - Ты толковище хочешь собрать и чтобы меня за тебя, за дело твоих рук воровским обычаем кончили? Не пойдет, дорогуша. И Ожогина и Вольку, конечно, ты заложила, и хавира твоя кругом в мусоре, но я человек спокойный и надеюсь на судьбу. Возьмут так возьмут, моя жизнь сломанная, и никуда не денешься, но вот кое в чем разобраться мне надо, совсем даже необходимо...

- В чем же это разобраться, Алешенька?

- Во многом, что тебя не касается. И в одном, что не без тебя сделано. Магазин ювелирный Волька для тебя брал...

- Погоди! - попросила она. - Ты подумай...

- Думать не стану. Я его и Ожогина предупреждал - дело нехорошее, соцсобственность, сторожа надо будет пришить. Ты тогда сказала, что я ссучился и надо делать толковище. Было?

Она молчала, прижавшись к спинке стула.

- Это ты, стерва, его погубила! - вновь задохнувшись, прошипел Алексей. - Это ты его гнала на бандитизм, это ты барахло себе покупала и всякие камешки в уши, это для тебя он норковую шубу купил, а мне жаловался, что хочет идти с повинной, ломать свое прошлое, все сначала начинать. И Ожогин хотел виниться Лапшину, но ты не дала. Ты закричала, что они сморкачи, что пеленки у них мокрые и что ты обойдешься без ихних профсоюзов...

- Я шутила! - белыми губами прошептала она.