Один год

Ханин сидел в номере один, накинув пальто на плечи. Номер был унылый, длинный, со снятыми почему-то занавесками и скатанным ковром. На диване навалом лежали газеты, несколько номеров журналов, раскрытый том "Войны и мира".

- Чего киснешь, Давид? - спросил Лапшин.

- Размышляю - не застрелиться ли, - уныло ответил Ханин. - Только не из чего.

- За этим дело не станет, могу одолжить! - почти любезно сказал Лапшин. - Только поможет ли?

- "Только", "только", - кисло передразнил Ханин. - Оттуда никто не возвращался, неизвестно.

- Вот ты и давай, с возвратом. Записку не забудь напиши, если из моего пистолета станешь стрелять, как положено: "Прошу в моей смерти никого не винить". А то неприятностей по службе не оберешься.

Говорил Лапшин непривычно раздраженно, почти зло.

- Ладно, не сердись, Иван Михайлович, - попросил, шмыгая носом, Ханин. - Давай лучше коньяку выпьем с холоду. Насморк еще одолел.

Они выпили по рюмке. Лапшин искоса поглядывал на Ханина, на его худое, желтое, в резких морщинах лицо, на большие круглые стекла очков. Долго молчали. Было слышно, как внизу, в ресторане, играл оркестр.

- К пограничникам бы поехал, что ли? - тоскливо сказал Лапшин. - Вот к Федорову, он тебя знает и уважает. У меня участок - не соскучишься. Написал бы чего, у тебя прошлый раз сильно получилось, выпукло.

- Выпукло? - усмехнулся Ханин.

- А разве нельзя выразиться, что выпукло? - немножко испугался Лапшин. - Я хотел в том смысле, что не похоже, как у других. Ты, вообще, имей в виду, Давид, тебя народ, например у нас, хорошо читает. Всегда говорят - вот это наш Ханин дал так дал.

Опять донеслись звуки оркестра.

- С приветом! - сказал Ханин и выпил еще рюмку.

- Ничего не пишешь?

- Давно и ничего.

- На пьяную голову, да не выходя отсюда, вряд ли чего даже толковый журналист сочинить может.

- А может быть, я не журналист? Может быть, я писатель и теперь буду писать исключительно из головы, откуда ты знаешь? И не учи меня, убедительно прошу.

- Я и не учу. Я свои мысли высказал, всего и делов. И еще мне интересно, что бы твоя Лика сказала, посмотрев нынче на тебя.

Ханин подумал, потер руками лицо и ответил:

- Сказала бы, что это холуйство так жить. Она любила слово "холуйство" и многое им объясняла. Она как-то заявила: "Ты не хозяин жизни, ты ее холуй!"

- Кому сказала?

- Слава богу, не мне. Я холуем у жизни не бывал.

- Еще тут поживешь - станешь, - посулил Лапшин. - Поехали-ка, давай, Давид Львович!

- Вот допьем коньяк и поедем.

- Значит, ты будешь жрать коньяк, нализываться, а я после рабочего дня буду на это занятие глазеть? Так, что ли? Нет, брат, я чаю хочу и лечь хочу. Одевайся!

Спокойным шагом он пересек комнату, взял со стола бутылку, закупорил ее свернутой бумажкой и сунул в боковой карман реглана. Ханин сердито высморкался, надел пальто в рукава и нахлобучил шляпу.

- Небритый какой-то, черт тебя знает, - брезгливо произнес Лапшин, мятый, лицо желтое. А помню, был молодой, пел "Мы молодая гвардия". Встреча была с чекистами, забыл, как мы познакомились?

- Ладно, поедем, чего там...

Кадников развернул у "Европейской" машину, Ханин поднял воротник, зябко съежился. Лапшин молчал, сосредоточенно и сурово сдвинув брови. За слюдяные окошки газика со свистом задувал морозный ветер.

- А что, товарищ Лапшин, будто с Корнюхой чего-то налаживается? осведомился Кадников.

- Чего налаживается?

- Да Николай Федорович сейчас мимо проехали, остановились, спросили не в гостинице ли вы.

- Ну?

- Я так понял, будто Корнюху брать.

В передней у Ивана Михайловича Ханин долго раздевался. Лапшин в это время вынул браунинг, вытащил из него обойму, вытряхнул патроны и обойму сунул опять в пистолет. Когда Ханин вошел, пистолет лежал на столе, на видном месте. Ланин прислушался и воровато спрятал браунинг в карман.

- Теперь я разочек позвоню, - сказал Лапшин, вернувшись из ванной, с полотенцем на шее и без рубашки, - а потом будем чай пить.

Пистолет исчез, Лапшин заметил это, но промолчал.

- Мне никто не звонил, Патрикеевна? - спросил Иван Михайлович, оборачиваясь к занавешенной нише. - А?

- Бочков звонил! - недовольно ответила старуха. - Всю ночь звонют и звонют, а преступлений совершенно никаких не ликвидируют...

- Да уж где уж нам уж, - пытаясь соединиться с розыском, сказал Лапшин. - Это ты верно, Патрикеевна, правильно...

У телефона оказался Толя Грибков, его оставили пока для связи. Новостей особых не было, но Корнюха будто где-то неподалеку от города заночевал. Бочков и Побужинский с Окошкиным выехали.

- Держите меня в курсе дела, - велел Лапшин. - Без меня ничего не начинать, ясно? И чтобы машина там была оперативная обеспечена.

- Так ведь Кадников дежурит.

- Ну и ладно.

Лапшин включил чайник и принялся резать хлеб.

- Там мясо есть с макаронами в духовке! - длинно зевая в своей нише, сказала Патрикеевна. - Возьмите...

- Возьмем и мясо...