Один год

Машина миновала бойни и вырвалась на прямую мглистую и холодную дорогу. "Дворники" со скрежетом обметали леденеющее ветровое стекло. Ханин взглянул на светящиеся стрелки часов - было десять минут четвертого.

- Вот бы вы о ком написали, - доверительным шепотом произнес Толя, указывая на широкую спину Лапшина. - Вот бы про какого человека.

- А как о вас писать, когда вы все кругом засекречены? - усмехнулся Ханин.

Криничный посипел трубкой, опять раскурил ее и сказал:

- Люди, товарищ Ханин, не засекречены. А в нашем деле, знаете, главное - человек. Я, конечно, со своим мнением не навязываюсь, я как читатель говорю, но возьмите вы, к примеру, нашего Бочкова Николая Федоровича. Это ж золотой мужик. Как он, допустим, ненавидит людей, которые пренебрежительно отзываются о бухгалтерах, о счетоводах; вообще в кино, например, бывает, если идиот - то главбух, а если дура - то пишмашинистка. И вообще, если взять жизнь Бочкова, целиком...

- Где нас ждать будут? - перебил Лапшин.

- У лицейской арки, - сказал Криничный.

Кадников резко переложил баранку, машина повернула налево. Огоньки Пулкова мелькнули наверху.

- Стесняешься ты ездить что-то нынче, - сердито сказал Лапшин. - Давай мне баранку.

- Так гололед же, Иван Михайлович.

- Бандитам это наплевать - гололед или не гололед. Уйдут, тогда с кого спросим? С господа бога?

Тяжело протиснувшись за руль, Лапшин сразу же нажал на акцелератор так, что стрелка спидометра показала девяносто.

- Гробанемся! - пообещал Кадников.

- Охрана труда, где ты! - сказал Лапшин. - На поливочную машину тебе, старик, надо переходить. Или есть такие машины, песочницы, что ли? Песком улицы посыпать. Спокойная работа. Давай сирену, там какой-то лопух разворачиваться вздумал...

Над застывшими, замороженными полями вновь взвыла сирена, мигнул и погас фонарь шлагбаума. Ханин, слушая рассуждения Толи Грибкова, вдруг восхищенно подумал о Лапшине: "Вот ведь черт! И нипочем ему, что машину так и водит по льду. В бессмертие верит, что ли?"

- Хорошо бы у нас кружок для начинающих создать, - говорил Толя. - У нас многие ребята пишут. Кто стихи - знаете, балуются, - но есть со способностями. Есть частушки комические пишут, есть раешник, один у нас роман написал.

- Про что?

- Вообще-то не слишком удачно, из жизни капиталистической зарубежной полиции...

- А он там был?

- Нет, но материалы поднял большие. Там любовь описана сильная и как полиция применяет к забастовщикам слезоточивые бомбы...

- Ну что ж, - рассеянно сказал Ханин. - Возможно.

В свете фар мелькнули и исчезли Египетские ворота. Кадников жидким от страха тенором бормотал что-то насчет лысых покрышек и насчет тормозочков. Под аркой лицея, на морозном ветру, мучительно продрогший, стоял Побужинский, Лапшин, несмотря на предупреждение Кадникова, тормознул, машину занесло, крутануло раз и другой. Побужинский распахнул дверцу.

- Где? - спросил Иван Михайлович.

- Ушли, - ответил Побужинский. - То есть не совсем ушли, - поправился он, - к железнодорожной линии ушли. Там будка есть стрелочника, вот засели...

От стужи у него не попадал зуб на зуб.

- Залезайте к ним на колени, - велел Лапшин.

Побужинский просунулся к Ханину, залез всем на колени, тихо пожаловался:

- Ну и ну! Все кости проморозил. И челюсть ноет!

От него шел холод, как от куска льда. И дышал он холодом, словно вьюга.

- Хоть бы спирт нам давали для таких происшествий, - вздохнул Криничный. - Небось у Корнюхи есть чем согреться.

Машину кидало по скользким, глубоким ухабам, Побужинский изредка командовал "направо", "налево", "в переулок". Ханин тоже начал мерзнуть, было холодно и очень неудобно сидеть. Все смолкли, кроме Толи Грибкова, который продолжал свой литературный разговор. Ханин отвечал на его вопросы все короче и все резче, а когда Толя спросил его, что он думает насчет творческой лаборатории писателя, Ханин совсем обозлился:

- Бросьте вы эти слова, юноша! Писатель, творческая лаборатория! Ваять, творить, поэты! Я журналист, газетчик, понимаете, и от этого высокого стиля у меня всегда такое чувство, будто меня обкормили соевыми шоколадками.

- Куда? - спросил Лапшин.

- Прямо, вдоль линии!

Морозный ветер засвистел пронзительнее.

- Вон, где огонек светится! - сказал Побужинский. - Левее немного.

Иван Михайлович поставил машину у обочины. Жестяно захлопали дверцы, Побужинский вынул маузер и на бегу крикнул:

- Там поезд идет, товарищ начальник, нужно их от поезда отрезать, Николаю Федоровичу и Окошкину не совладать при помощи курсантов.

Поезда еще не было видно, но уже слышалось его далекое и натужное пыхтение. И свет паровозного прожектора мелькнул на верхушках телеграфных столбов.

Они побежали по неглубокому, жесткому снегу, и Ханин тоже побежал рядом с Грибковым. На бегу, немножко задыхаясь, он услышал, как Толя спрашивает, есть ли у него оружие, но отвечать не хотелось, и Ханин сделал вид, что не слышит. Слева, там, где чернела будка стрелочника, громко и отчетливо затрещали выстрелы, но людей не было видно, наверное, залегли.

- К полотну, к полотну! - крикнул Лапшин. - За мной, и рассыпайтесь вдоль рельсов!