Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Но и на этом сценическое действие не останавливается, далее следует эпилог — комедия окончена, но Шекспир хочет еще кое-что добавить к сказанному. После ухода танцоров на сцене появляется молодой актер, исполнявший роль Розалинды, и произносит эпилог, напрямую обращаясь к зрительному залу. Скорее всего, зрители удивлены, и потому актер объясняет, почему он пренебрег сценическими условностями: «Не принято выводить женщину в роли Эпилога; но это нисколько не хуже, чем выводить мужчину в роли Пролога». Теперь, когда пьеса подошла к концу, от чьего лица произносит текст молодой актер — от лица своей героини или от своего собственного? Если он не понизил голос и не говорил голосом Ганимеда или же не снял парик, то как мы поймем, это девушка или юноша? В середине эпилога актер сам отвечает на деликатный вопрос — хотя он и одет в женское платье, на самом деле он юноша: «Будь я женщиной, я расцеловала бы тех из вас, чьи бороды пришлись бы мне по вкусу, чьи лица понравились бы мне и чье дыханье не было бы мне противно». И хотя он убеждает нас, что он мужчина, через несколько секунд он сделает реверанс, а не поклон. Теперь все встает на свои места.

Шекспир тут же напоминает нам, что молодой актер так же очарователен, как и его героиня, и потому заслуживает горячих аплодисментов. Розалинда — вымышленный персонаж, и сюжет всей комедии условен. Даже в Эпилоге Шекспир продолжает развенчивать условности. Обманывая наши ожидания, он не дает нам насладиться развязкой, в которой по обыкновению происходит разоблачение героев. Своим последним «будь» (а это слово сопровождает пьесу от начала до самого конца) Розалинда напоминает нам, что в отличие от финала комедии, в настоящей жизни всегда есть место неопределенности и неизвестности.

Ни в одном другом произведении Шекспир так резко не ломает рамки условности. Раз мы с удовольствием смотрим на сцене комедию с переодеваниями, значит, мы одобряем условности елизаветинского театра, убеждает он нас. Реши мы, что его произведения лишены искусственности, он тут же напомнит нам: знайте, я говорю неправду. В конце концов мы оказываемся в положении Орландо — очарованные Розалиндой, нашей наставницей, мы частенько забываем, что перед нами юноша, исполняющий женскую роль; и все эти условности нам очень даже по душе, хотя это и порочно.

Шекспир хочет, чтобы, сопереживая событиям, зритель перестал мыслить банальностями и поверил в правдоподобность событий, забыв, что они выдуманные (Колридж называет схожий прием «усыплением бдительности зрителей» / «the willing suspension of disbelief»). Смотря спектакль, мы постепенно забываем, что Розалинду играет юноша, одетый в женское платье, и потому, как и Орландо, в конце мы вознаграждены, — нам открывается настоящая истина. В конце концов, единственное, что реально существует, — сама пьеса, и в эпилоге Розалинда повторяет эту мысль: «О женщины! Той любовью, которую вы питаете к мужчинам, заклинаю вас одобрить в этой пьесе все, что вам нравится в ней. А вас, мужчины, той любовью, что вы питаете к женщинам, — а по вашим улыбкам я вижу, что ни один из вас не питает к ним отвращения, — я заклинаю вас сделать так, чтобы и вам, и женщинам пьеса наша понравилась».

Жак абсолютно прав: весь мир театр, а люди в нем актеры. Закономерно, что эта дерзкая комедия заканчивается не менее напористым эпилогом. Щедро одарив зрителей, Шекспир требует от них большой самоотдачи. Для непонятливых Шекспир еще раз повторяет это в Эпилоге — перед тем, как зритель покинет зал. На фронтоне театра Глобус значились такие слова: «Totus mundus agit histrionem». Весь мир — театр.

Глава 12

Арденский лес

Пришло время возвращаться домой. Соседи уверяли Джона Обри, биографа XVII века, что Шекспир «старался приезжать домой, в Уорикшир, один раз в год»; вполне возможно, он появлялся и чаще, хотя наверняка приходилось откладывать поездку в ту горячую пору в 1599-м, когда шло строительство Глобуса. В конце лета, однако, в Стратфорде произошли важные события, требующие присутствия Шекспира.