Один из многих

— Беликов, Василевский и Немов будут секундантами и поверенными в тайну. Я, если вы боитесь, напишу секретное послание и сделаю пару звонков при вас, чтобы заранее обезопасить любой исход. Но я вам говорю не шутя, Дмитрий, это я убью вас сегодня.

Дмитрий задрожал в нетерпении.

— Василий, Андрей и Владислав, отлично… Раз уж моя жизнь зависит не только от вас. Я в деле, повторяю!

Повисло молчание неловкое. Они уж сказали, что готовы убить друг друга. Теперь им болтать было не о чем.

Кавалергардов хотел притронуться к пистолетам, но одернул себя: по кодексу нельзя дуэлянту касаться оружия соперника. Старый французский документ и теперь прочитывают в нашем отечестве. Хотя и редко.

Но некая остро́та пришла вдруг на ум Дмитрию:

— Скажите, — одернул он Кардова от ступора, — а ведь если вы меня убьете, то непременно станете хвалиться перед министрами и прочими?

Генерал-лейтенант задумался:

— Даже если раню, то непременно. А разве я не достоин похвалы за то, что отстаиваю честь свою, президента, государства, наконец! Ведь глупец бы не углядел политический мотив вашей речи.

Дмитрий без улыбки отвечал:

— Признаюсь, достойны. Но только за изобретательность. Чтоб не беспокоить дам, вы так извернулись, и теперь на глазах у всех два человека рискуют жизнью, а толпа будет умильно на это глядеть, и дамы, пожалуй, восхитятся. Что за забава! Что за обман…

Кардов глядел на стену, на старинные иконы и пожелтевшие оригиналы Петровских документов, но не они влекли его. Ему все казалось, что за ними наблюдают. И это чувство разливалось по его телу, выражаясь прежде остального неловкостью в интонациях и выражениях, как у человека, которого снимает камера. Но камер в кабинете быть не могло, так как конфиденциальность для подобных лиц важнее всего. Никто не мог бы их видеть. И генерал-лейтенант успокаивал себя, что этой оскорбительной речи Кавалергардова никто, кроме него, не слышит.

— Раз уж нам придется прогуляться под дулом пистолета, Алексей, то послушайте… — тихим, но грозным басом повторил Дмитрий. — Вы мизерный человечек и друзья ваши не лучше. Все важное для вас непонятно. И оттого вы желаете присвоить его себе, чтоб обладать, чтоб у других не было права даже говорить об этом. Вы тщеславитесь своими чинами и богатствами, готовые весь мир презреть ради них. А притом толстеете за чужой счет и ровно ничего не хотите сделать. Ваши пышные фразы и лозунги — пыль в глаза. Ваша правда — пустой шифр, которым вы отделяете своих от чужих. И вы обращаете все свои способности на то, чтобы подмечать чужие ошибки и слабости, имея в себе одно или два добрых чувства за всю жизнь.

Кардов покачнулся у стола, и в глазах у него потемнело. Он отвернулся, как бы ища что-то в комнате. И так же тихо отвечал…

— Знаете, почему я все это придумал?.. Министры и прочие попросят вас размазать. И я бы сделал это с величайшим удовольствием! Но Елена… она мне не простит… Я имел несчастье влюбиться.

— Понимаю, — в задумчивости отвечал Дмитрий. «Так вы заложник положения, удобно», — мысленно заключил он, посмотрев в окно, но Кардов не дал ему долго думать, гнев скривил лицо, и он неистово закричал:

— Я вас также разгадал! Вы сказали свое, а теперь дайте мне. Вас много в России и вам вечно не нравится. Вечно вы думаете, что кто-то хуже и глупее занял ваше место…

Дмитрий дрогнул.

— И вечно вы будете готовиться отнять его. Отобрать эту власть! Но в решающий момент, Дмитрий, все вы неизменно выбираете бездействие. Вместо хода к цели вы бросаете, потому что жертвы кажутся вам преступлением. Потому что такие, как вы, не хотят пачкать совесть… Ответьте, Дмитрий, даже самый страшный и противный поступок не будет ли благом, если вы считаете себя правыми, а нас нет? Не будет ли преступление за истину долгом чести? Не нужно ли сражаться за убеждения?

Кардов теперь прогуливался взад и вперед и волком смотрел на собеседника. Он пытался что-то отгадать в глазах Дмитрия и втайне надеялся увидеть там понимание или страх.

— Ведь такие, как вы, только на словах за истину и справедливость, — продолжал он громом. — А на деле… приходите в чужой дом да пытаетесь навязать собственные порядки, потому что своего дома нет у вас. Бандитская ваша сущность, Кавалергардов! Вам непременно надо отобрать и поделить.

Белый лунный свет вдруг упал на стол и мундир Алексея Юрьевича. От эполет его точно побежали искры. И он стоял в левой части кабинета, как рыцарь в жемчужном плаще, а справа в кресле, ежась и противясь, восседал Дмитрий в своем черном как смоль смокинге.

Кавалергардов забылся, соскочил и, в один прыжок оказавшись перед носом Кардова, уперся ему в плечо.

— Нотации в сторону! Мы будем стреляться?.. Или вам хватит моего кулака?

И герой уперся ногами, тесня соперника к столу, но Кардов, физически одаренный, также уперся и оттеснил Дмитрия. Так они с минуту стояли без возможности пересилить один другого.

И далее разошлись опять по разным углам.

Дмитрий запальчиво произнес:

— Я пытался найти хоть одну причину уважать вас и не отыскал…

— Тем лучше…