Один из нас лжет

Это неправда, но с его стороны очень мило так сказать.

Я поднимаю двумя пальцами камень и щурюсь.

– Как ты думаешь, это порода вулканическая или осадочная?

Он пожимает плечами:

– Не вижу разницы.

Я наугад кладу камень в кучу вулканических.

– Т. Д., если я могу заставить себя думать о камнях, то уж ты наверняка мог бы сделать над собой усилие.

Он удивленно моргает, потом усмехается:

– Вот такая ты и есть.

– Какая?

Все поглощены работой с камнями, но все-таки он понижает голос:

– Ты была очень прикольная, когда… ну, в тот раз на пляже. Но сколько я ни видел тебя потом, ты была такая… пассивная. Что Джейк ни скажет, ты сразу соглашаешься.

Я смотрю на поднос.

– Это грубо.

– Прости, – говорит Т. Д., смягчив голос. – Но я никогда не мог понять, почему ты так тушуешься. Ты же очень прикольная… – Он ежится под моим гневным взглядом: – То есть с тобой весело. Ну, не в смысле, что… то есть… знаешь, я лучше помолчу.

– Удачная мысль, – бурчу я, зачерпывая горсть камней и разбрасывая их перед ним. – Давай, разбери это.

Не то чтобы меня ранило его замечание насчет того, что я тушевалась, – я знаю, что это правда. А вот остальное не сразу укладывается у меня в голове. Никто меня до сих пор прикольной не называл. И веселой тоже. Я всегда думала, что Т. Д. со мной разговаривает только потому, что был бы не против еще раз застать меня одну. И никогда не думала, что ему действительно было приятно наше общение в тот день, до того, как все произошло.

Оставшуюся часть урока мы проводим в тишине, если не считать согласия или несогласия, высказанного по поводу классификации пород, и когда звенит звонок, я беру свой рюкзак и выхожу в коридор, не оглянувшись.

Прозвучавший сзади голос останавливает меня, будто выросшая передо мной невидимая стена.

– Эдди!

Я оборачиваюсь, чувствуя, как напряглись плечи. С тех пор, как Джейк прогнал меня в раздевалке, я не пыталась с ним разговаривать и сейчас боюсь услышать то, что он хочет мне сказать.

– Как ты? – спрашивает он.

Я едва не начинаю смеяться.

– Сам знаешь. Спасибо, плохо.

Не могу понять выражение его лица. Вид у него не сердитый, но и улыбки нет. Он изменился. Стал старше? Вроде бы нет… но в нем меньше мальчишеского. Он меня в упор не замечал почти две недели, и я не понимаю, почему вдруг снова стала видимой.

– Похоже, обстановка накаляется, – замечает он. – Купер совсем замолчал. Ты не… – Он мнется, перевешивает рюкзак с плеча на плечо. – Не хотела бы как-нибудь поговорить?

У меня такое ощущение, будто я проглотила острый предмет. Не хотела бы я? Джейк ждет ответа, и я мысленно встряхиваюсь. Конечно, хотела бы. Ничего другого не хотела с тех пор, как это случилось.

– О’кей. Может быть, сегодня? Я тебе напишу сообщение. – Он смотрит мне в глаза, все еще без улыбки, и добавляет: – Господи, никак не привыкну к твоим волосам. Ты даже на себя не похожа.

Я уже готова сказать: «Да, я знаю», но вдруг вспоминаю слова Т. Д.: «Ты была такая… пассивная. Что Джейк ни скажет, ты сразу соглашаешься».

– Как раз похожа, – отвечаю я и ухожу прежде, чем он успевает отвести взгляд.

Нейт

Понедельник, 15 октября, 15.15

Бронвин устраивается на камне рядом со мной, оглаживая юбку на коленях, и смотрит на верхушки растущих перед нами деревьев.

– Никогда раньше не была на Пике Маршалла, – замечает она.

Я не удивлен. Пик Маршалла – на самом деле это не пик, скорее скальный выход, возвышающийся над лесом, через который мы срезали дорогу по пути из школы, – так называемая «видовая площадка» Бэйвью. Пользуется также популярностью как место выпивки, приема наркоты и заведения случайных связей, хотя и не в три часа дня понедельника. Наверняка Бронвин понятия не имеет, что тут творится в выходные.

– Надеюсь, реальность оправдывает рекламу, – говорю я.

Она улыбается.

– Это приятнее, чем попасть в засаду команды Мигеля Пауэрса.

Мы снова ускользнули от журналистов, когда они показались перед школой. Меня удивило, что им не хватило ума поставить своих в лесу. Ехать снова в молл показалось неудачным решением, учитывая, сколько шума о нас было поднято на прошлой неделе, так что мы оказались здесь.

Бронвин смотрит вниз, на цепочку муравьев, перетаскивающих лист через камень. Она облизывает губы, будто нервничает, и придвигается чуть ближе. Почти все время, что мы с ней общаемся, проходит в телефонных разговорах, и о чем она думает при личной встрече, мне непонятно.

– Я звонила Эли Кляйнфельтеру, – признается она. – Из «Пока Не Будет Доказано».

Ага. Вот, значит, о чем она думает. Я отодвигаюсь.

– О’кей.

– Интересный был разговор. Он очень мило отреагировал на мой звонок, совсем не выразил удивления. Обещал никому не сообщать, что я звонила.

При всех своих мозгах Бронвин иногда настоящий младенец.

– И чего это стоит? – спрашиваю я. – Он не твой адвокат. Может рассказать Мигелю Пауэрсу за эфирное время.

– Не расскажет, – спокойно отвечает Бронвин, будто все продумала заранее. – И я ему ничего не сказала. Мы обо мне вообще не говорили. Я только спросила его, что он думает о ходе расследования.

– И?