Один из первых

«Наиболее сильное сопротивление противника (что, видимо, приведет к тяжелым потерям) ожидается на левом фланге 3-го корпуса».

Командование 2-й венгерской армии считало правильным передать 7-му немецкому корпусу после прорыва обороны русских зенитные дивизионы из 3-го и 4-го корпусов, чтобы укрепить должным образом систему противовоздушной обороны немцев. 7-й немецкий корпус усиливался еще и тем, что 6-я венгерская дивизия, находившаяся в подчинении этого корпуса, получала 75-миллиметровые противотанковые пушки, которые были в состоянии вести эффективную борьбу с русскими танками.

Мысли о предстоящем наступлении с каждым днем все больше волновали нас. Все мы ждали неожиданностей и странностей. Таким странным было для нас появление капитана Поша. Капитан Пош был личным порученцем генерал-лейтенанта или, как я его называл, ответственным за уборные нашего командующего. При каждом перемещении командного пункта командующего армией или его личной резиденции нам, саперам, поручалась перевозка мебели и ее установка на новом месте. В таких случаях задание нам давал капитан Пош лично.

Солнечным летним утром он при полном параде появился у нас.

— Чем обязаны? — поинтересовался я. — Чем объяснить столь торжественное твое появление? Слишком высокими или слишком низкими креслами командующего?

— Точно так, — махнул рукой подполковник. — Я приехал проститься с вами. Господин командующий просил командование сменить его, и господин Яни удовлетворил его просьбу. Ты знаешь, в чем тут дело? Командующий был не согласен с расстановкой сил и средств, особенно это касалось распределения артиллерии.

Это известие я выслушал с непонятным мне самому чувством. Ведь мы уже привыкли к генерал-лейтенанту Доманицки. Кого-то теперь назначат на должность командира корпуса? Из раздумий меня вывел Пош.

— Даника, что передать твоей семье в Сомбатхее?

— Передай, что я жив-здоров, всех их целую и часто думаю о них.

Спустя несколько часов нам стало известно о том, что новым командиром корпуса был назначен генерал-майор Раковски, бывший до этого начальником штаба 2-й венгерской армии.

В середине июня вместе с полковником Шоймоши я приступил к проверке готовности войск к наступлению.

Одновременно в ходе этой проверки мы интересовались и настроениями наших солдат и офицеров. Самыми активными в те дни были полковые священники, которые без отдыха вели свою религиозную пропаганду. Среди солдат было много верующих, они стояли перед иконами, крестились, но проповедей, по сути дела, не слушали.

20 июня наши саперы находились в двух-трех километрах от передовой. Штаб корпуса размещался в лощине, а сам начальник штаба устроился в домике у дороги в пяти-шести километрах от первой траншеи. Ширина нашего оборонительного участка составляла двадцать семь километров и проходила в двенадцати километрах от города Тим. Штаб инженерных частей и штаб зенитной артиллерии размещались в деревянных домиках на склоне холмов. Отсюда вся деревня, лежавшая перед нами, была видна как на ладони. На противоположных холмах виднелись фруктовые сады, но ходить туда за фруктами было опасно, так как русские внимательно наблюдали за тем участком. К юго-западу от села была обозначена посадочная площадка для самолетов. Нельзя сказать, чтобы это был идеальный аэродром, но более удобного и скрытого места в том районе найти невозможно. В течение нескольких дней на эту площадку не садились даже самолеты связи, хотя мы самым тщательным образом выкладывали для них посадочные знаки. Самолеты почему-то совершали посадку севернее нас в долине речки Хан. При этом летчики всегда оправдывались тем, что они-де не видели наших знаков.

Спустя несколько дней, а именно 25 июня, на рассвете, нам приказали принять самолет связи, который вез штабу приказ. Мы обозначили посадочную площадку. На место посадки самолета прибыл специальный офицер из штаба. Однако самолет, сделав над нами несколько кругов, полетел в сторону реки Хан. Но летел он так низко, что задел за телеграфную линию связи штаба корпуса и упал, врезавшись носом в землю. Но он не загорелся, — видимо, пилот вовремя заметил опасность и успел перекрыть бензиновые баки. Однако сам пилот погиб.

Этот самолет вез в штаб корпуса приказ о наступлении, и летчик явился как бы первой жертвой предстоящего наступления. Суеверные солдаты (а кто на фронте не суеверен!) считали это дурным предзнаменованием.

Кому не известно то чувство безмерного облегчения, которое охватывает каждого, кто освобождается от какого-то тяжелого груза, даже если после этого его ждут еще более трудные испытания? В течение нескольких недель у всех на устах было только одно слово — наступление. Ради него мы работали, готовились, и вот наконец настал этот день. Наступление было назначено на два часа ночи 28 июня. Мы, разумеется, не знали, что нас ждет в ближайшие несколько часов, но все понимали, что дальше ждать нельзя.