Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

— Почему я это написал? Ну, во-первых, потому, что мне это навязали, как лошади хомут. Тогда шла молва о вновь изобретенном играющем механизме. Это меня заинтересовало. Мне предначертали содержание и порядок развития темы сочинения. Потом убедились, что механизм не может этого осуществить, но может получиться великолепная симфония. Вся Европа, мол, ликует по случаю окончания войн, и мы, композиторы, должны внести свою лепту.

Ну, а как это странно было задумано, так странно и осуществилось. Но мне это дало порядочный заработок.

Шиндлер кивнул и хотел что-то заметить, но Бетховен не дал ему договорить:

— Я всегда исполняю вместе с «Победой Веллингтона» какую-нибудь из своих серьезных вещей — в прошлые разы Седьмую и Восьмую симфонии, вчера только Седьмую. Пусть люди учатся слушать и подлинного Бетховена! Конечно, и без того им пора бы уже знать мою музыку. Много ли мне до сорока пяти? Да и в Вене я уже двадцать два года!

Лицо Шиндлера прояснилось. Композитор нашел неплохой способ заставить слушать свою серьезную музыку.

От радости он осмелел и снова попросил карандаш.

«Я вас понимаю, маэстро, но многие мои друзья в университете опасаются, что вы изменяете республиканским убеждениям!»

Бетховен пробежал глазами написанное и сразу же ответил:

— Я не меняю свои политические убеждения, как сюртуки. Так называемое высшее общество является для меня самым никчемные из всего, что только есть на свете. Глухой Бетховен не изменился к худшему. Прочтите, что я написал эрцгерцогу Рудольфу! А он неплохой человек и хорошо ко мне относится. Но господин остается господином и порой должен повелевать. Знаете, что он хочет от меня? Чтобы я написал некую кавалерийскую кадриль. Австрийская кавалерия будто бы должна на каких-то торжествах продемонстрировать свое умение. И эту лошадиную музыку надлежит сочинить мне.

Я должен, милый юноша, должен — не как-нибудь! В этой стране приходится писать за хлеб и деньги, чтобы иметь хоть небольшую возможность для создания большой вещи. Его высочеству господину эрцгерцогу я швырнул предложение в его благородную голову. Вот прочтите это!

Он развернул лист бумаги, подал Шиндлеру. Студент всматривался в неразборчивый почерк, с трудом разбирая лишь немногие слова. Бетховен понял это по лицу юноши.

— Дайте, я сам! Я не могу заниматься чистописанием ради императорского дворца, да нет и желания. Это невозможно читать, я знаю.

Он взял письмо и громко, с явным удовольствием прочитал:

— «Мне известно, что ваше высочество имеет желание проверить действие моей музыки также и на лошадях. Ну что же, я с удовольствием на это и сам полюбуюсь, если при этом ваши всадники хлопнутся. Ей-богу, меня смех разбирает, что ваше эрцгерцогское высочество соизволило подумать обо мне в связи с такими вашими замыслами!

Требуемая вами конская музыка пригалопирует к вашему эрцгерцогскому высочеству в самом скором времени, а я до конца своих дней останусь вашим преданным слугой

Людвиг ван Бетховен».

Дочитав, он разразился долгим раскатистым смехом, как нашаливший мальчишка. Однако студент был в ужасе.

Каждый в Австрийской империи благоговел перед членами правящей фамилии. Это же письмо было неслыханно дерзким. Как мог Бетховен написать подобное брату императора?

— Не стоит рассказывать в городе о том, что вы здесь услышали, но я надеюсь, что в ваших глазах я теперь оправдался, — все еще улыбаясь, сказал композитор удивленному студенту. — А друзьям в университете скажите, что Бетховен останется Бетховеном. И ни золото, ни императорское расположение ни в чем не изменят его!

Тереза

«Скажите нам, маэстро, почему вы, собственно, не женились? В вашем сердце уже нет места для чувства, это известно. Оно целиком принадлежит музыке. Но женитесь хотя бы из благоразумия! Ведь вам же скоро пятьдесят! И что ни неделя, у вас в доме новая прислуга и вечный беспорядок!»

Добродушно улыбаясь, толстый адвокат Бах написал этот вопрос на листке бумаги и передал Бетховену. В окружении верных друзей композитор сидел во главе стола, как вождь некоего племени. Это были: несколько музыкантов, журналист, поэт, а из старых друзей Олива и Цмескаль. На другом конце стола сидел Шиндлер, не спускавший с композитора любящих глаз. Он чувствовал себя здесь таким ничтожным! Все гости Бетховена были или старше его по возрасту, или более знатного происхождения, но выше всех для него был Мастер.