Один. Сто ночей с читателем

– Чем терроризм савинковского толка отличается от современного, если брать не идейную составляющую, а именно как приём? – спрашивает manaslu. – Тот факт, что «Народная воля» действовала против государственных лиц, чиновников, определяло лишь то, что на тот момент это имело больший резонанс. Позже вся их идеология была оправдана советской властью. Как относились к ним современники?

– Отношение современников вам известно главным образом благодаря Леониду Андрееву. Тут интересно другое: почему главной фигурой в русской повести о терроре стал провокатор? Не потому же, наверное, что Азеф – такая уж фигура привлекательная. Внешность его была не героическая, откровенно противная, а поведение – того хуже. Я думаю, причина в ином.

Понимаете, ничего общего у террориста того с террористом нынешним нет, потому что надо анализировать всё-таки не сходство методов. Методы, кстати, были у тогдашних террористов совершенно другие. Они же не устраивали взрывы в местах массового скопления людей в надежде запугать русскую цивилизацию. Они уничтожали точечно отдельных врагов режима, которые провинились, допустим, какими-то особенными зверствами, типа: высечь несовершеннолетнюю или оскорбить как-то страшно, заставить вставать всех политических при появлении надзирателей и так далее. Ну, разные были поводы для мести.

Но если говорить о принципиальной разнице… Помните, как внучка декабриста сидит у окна в Петрограде 1917 года и спрашивает горничную: «Голубушка, что там на улице шумят?» – «Да митинг, чтобы не было богатых». – «Как странно… Мой дед хотел, чтобы не было бедных». Это такой классический русский коан, я бы сказал.

Точно так же и здесь. Если сегодня террор направлен против цивилизации, против свободы, против доверия, если главная цель его – распространить на весь мир свою зловонную нору, то тогдашний вектор был прямо противоположный. И люди, которые шли тогда в террор, отличались, в общем, наивной и по большей части глубоко ошибочной, но верой в то, что главной целью человечества является социальный прогресс. И они пытались социального прогресса добиваться таким способом – запугивая сановников.

Это привело в результате к тому, что самой востребованной, самой знаковой фигурой в литературе стал провокатор. Это человек, которому очевидна ошибочность и того, и другого учения; он понимает обречённость царизма, но понимает в каком-то смысле и обречённость революционного дела. Вот этот мудрый змий, про которого у Нонны Слепаковой (я часто её цитирую, но что поделаешь, это мой любимый поэт и учитель) сказано:

Сам над собою вельзевулясь,
В геенну гонит лихача…<…>
Подпольщик, тонкий конспиратор,
Чтоб замести свои следы,
Заняться вынужден развратом —
Употреблением еды.

Это человек, который любуется собой прежде всего (как горьковский Карамора – провокатор Захар Михайлов). Это человек, который наслаждается своей сложностью, который играет, конечно, и этой игрой наслаждается – и актёрской, и политической. В очерке Марка Алданова «Азеф» как раз очень точно показаны внутренние механизмы этой личности.

Я в Лондоне с Борисом Акуниным об этом поговорил. Я спросил, кто прототип Пожарского в «Статском советнике». Он сказал, что прототипов много, но вернее всего – Судейкин. Судейкин – тот человек, который играет и нашим, и вашим, который замечательно описан, кстати, у Юрия Давыдова в «Глухой поре листопада». Фигура очень подлая. Но она потому интересна, что фанатик патриотического свойства, лояльный, фанатик-лоялист и фанатик-террорист одинаково плоски и одинаково обречены. Вот об этом стоит задуматься.

А то, что тогдашний террор ничего общего не имеет с нынешним террором, – это, по-моему, совершенно очевидно. И люди, которые оправдывают сегодняшних террористов (а есть и такие), тревожа при этом святые тени Егора Сазонова (Якова Авеля) или Марии Спиридоновой, – ну, ребята… Как говорил Пушкин: «Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение».

Очень много вопросов про Владимира Бортко и про «Собачье сердце». Сразу скажу, тут есть очень интересный вопрос, где сказано, что Бортко не показал себя сталинистом, потому что он им и был. Ну, имеется в виду – был, когда экранизировал «Собачье сердце».