Один. Сто ночей с читателем

Но что такое ангел возмездия, искушает ли Клара? Я не делаю здесь принципиальной разницы между возмездием и искушением, потому что месть – вообще очень сильное искушение. Для человека, который пострадал, самый страшный соблазн – это всю жизнь мстить. И у него, наверное, есть моральное право. Но дело в том, что человек пострадавший получил неизлечимую, непобедимую психотравму. И человек с этой психотравмой имеет единственное назначение – мстить. Это его единственное желание, он на этом повёрнут, это его болезнь. Не нужно думать, что это справедливое возмездие. Но и не нужно думать, что кто-то после перенесённых испытаний может сохраниться…

Вот Клара Цаханассьян – это человек с кишками наружу, человек, которого перерезало пополам. Мы не можем от неё требовать справедливости. Но пьеса о том, что зло не бывает справедливо. В мировой литературе, кстати, это действительно очень драматургическая коллизия, очень хорошая для фабулы драматургической. Есть как минимум две пьесы, которые построены на этой же коллизии. Первым вспоминается, конечно, набоковское «Событие», где главный герой, мститель, так и не появляется, но всю жизнь мстит, и Трощейкины все сидят в ужасе. А предыдущая пьеса такая – это не слишком известная, но очень удачная пьеса Горького «Старик».

У Горького вообще удачных пьес – раз и обчёлся. Я даже не считаю его драматургической удачей «На дне», потому что она удачна благодаря потрясающему образу Луки, срисованному с Льва Толстого, как мне представляется. Но настоящих драматургических удач у него две: это пьеса «Фальшивая монета», которую почти никто не ставит, и блистательная пьеса «Старик» – очень хорошая, страшная, такой триллер, где герой приезжает мстить. Он приезжает не один, с ним девушка, дева, уродливая, страшная, которая обслуживает все его интересы. Пьеса немножко недодумана, финал смазан, как у Горького всегда бывает, но грандиозное нарастание напряжения в первых трёх частях! Старик просто не такой привлекательный и не такой прелестный, как Клара Цаханассьян (да и не Васильева его играет), поэтому мы ему и не сочувствуем с самого начала.

Словом, коллизия эта не нова, и Дюрренматт не первым её разработал. Другое дело, что у него замечательный фон – жители города. И это придумано превосходно! То, как они постепенно этого Илла всё-таки сдают… И точно почувствована тяга массового человека к конформности, к убийству.

– Расскажите простым языком, – простым языком не обещаю, – почему в скандинавских странах был и есть такой расцвет сказок и детской литературы? Связано ли это с древней традицией эпоса? Если да, то с чем?

– Да нет. Тут, понимаете, такая тёмная материя, как национальный характер. Во-первых, для того, чтобы писать сказки, нужно чувство уюта, и в Скандинавии оно очень остро. Скандинавия же – это неуютное место, это горы, фьорды, эльфы и тролли (как в замечательном стихотворении Елены Эфрос), хвоя, пропасти, бездны, ветра, холод, викинги – поэтому в жилище культивируется уют. Отсюда и жанр сказки, а особенно страшной сказки, сказки Андерсена… Вот Оля Аничкова недавно очень хорошо написала об Андерсене в «Русском пионере» у Андрея Колесникова, что это действительно мастер триллера, причём триллера такого, что господь не приведи, – безумец, по сути дела. И Сельма Лагерлёф, и Туве Янссон, и в огромной степени Астрид Линдгрен, и конечно Ибсен – это всё рассказчики страшных сказок у костра, у очага. Вот это чувство уюта.

Теперь поговорим об Иване Антоновиче Ефремове, тем более что это действительно фигура очень важная для сегодняшнего дня, и я как-то предвижу воскрешение массового интереса к нему.

На мой взгляд, наиболее важный текст Ефремова – это «На краю Ойкумены», повесть, написанная и напечатанная (во что невозможно поверить!) в 1953 году. Это история о том, что было завещание некоего фараона, которое не исполнили, и вместо него пришёл следующий фараон, который стал истощать народ, который везде насадил жрецов, который строил колоссальные пирамиды и довёл до нищеты население Египта. Если история о завещании Ленина и о правлении Сталина вам ничего тем самым не напоминает, то человек 1953 года всё отлично понимал. И то, что Ефремов умудрился это тогда написать – ребята, это, конечно, совершенно грандиозное явление.

Ефремов – выдающийся стилист. Когда он пришёл к уже смертельно больному Алексею Николаевичу Толстому, тот его спросил: «Где научились вы вашему холодному изящному стилю?» На что Ефремов честно ответил, что у Хаггарда, у Буссенара, у Жюля Верна – у великих авторов приключенческих романов. Он действительно пишет очень чисто. Можно, конечно, отметить некоторый избыток пафоса, патетики. Но Ефремов – человек двадцатых годов, воспитанный в двадцатые годы, причём беспризорник бывший; человек, для которого культ знания, культ морали – это всё не пустые слова, он верит в прогресс свято.