Один. Сто ночей с читателем

На Тормансе правит закон, согласно которому цивилизация низкого уровня развития не может выйти в космос, потому что, если она достигнет определённого технического уровня, она этот уровень использует для того, чтобы друг друга уничтожать, а не для того, чтобы выходить в космос. Это глубокий парадокс, который повлиял, я думаю, и на Теорию Недоступности у Шефнера в «Девушке у обрыва». И вообще Теория Недоступности была в советской фантастике очень интересно осмыслена – те пределы, которые ставит сам себе человек.

Очень много вопросов: что я думаю о «Таис Афинской»? «Таис Афинская» мне кажется из всех романов Ефремова самой неинтересной в смысле стиля, потому что там патетики больше всего. Понимаете, у Ефремова же довольно напряжённый эротизм, что бывает с людьми патетическими и с людьми в закрытых обществах. Все помнят (а особенно люди, возросшие в советском пуританском обществе) твёрдые груди героини в «Лезвии бритвы», которые протирают ткань кофточки, – в глубокой сибирской деревне у всех девушек груди твёрдые. Это, конечно, прекрасно! Ну, Ефремов вообще тяготеет к такой статуарности, его идеал – античная статуя. Но сцена совокупления на свежевспаханном поле в «Таис Афинской» грешит некоторым дурновкусием. Но, в который раз повторю, хороший вкус гению необязателен.

«Таис Афинская» – это интересный роман об идеальном обществе прошлого, о концепции Александра Македонского, который мечтал соединить военную мощь, учёность, Таис как символ прекрасного, символ эстетики. Это такая утраченная утопия человечества. Но мне кажется, что, когда человек начинает искать утраченный идеал в прошлом, он в полушаге от оправдания тоталитаризма.

Счастье наше, что Ефремов всегда умудрялся не делать последние полшага. Для него человек – это действительно лезвие бритвы. И это очень точная, очень стимулирующая, что называется, inspirational, вдохновляющая мысль: нужно в самом себе почувствовать это лезвие бритвы и двигаться по нему. Не нужно думать, что человечеству будет легко. Оно должно всё время ходить в шаге от пропасти, прокладывать путь между безднами, потому что путь человечества – это путь между безднами. Человек – это вызов бездне.

В этом смысле «Лезвие бритвы» (вероятно, самый популярный его роман, самый масскультовый) очень здорово сделан. И эти серые кристаллы, стирающие память, и широчайший географический разброс, и образ Гирина – всё врезается в память. Как врезается в память и история о водяном раке (номе), страшное заболевание, зловонное, или совершенно потрясающая история девушки, которую Гирин спас и которая купается в росе, чтобы очиститься и ему отдаться. И сам образ Гирина – один из самых очаровательных. Помните, как он гипнотизирует врачиху, которая испытывает садическое наслаждение от операций?

Ефремов – большой писатель, не говоря уже о том, что он выдающийся археолог, создатель палеоантропологии, замечательный эволюционист и так далее. Но это прежде всего ещё и универсально одарённый человек, один из тех удивительных людей, которых породила страшная, но грандиозная эпоха – эпоха великих утопий. Он во многом оправдание этой эпохи. И он мог спасти, я думаю, Россию, если бы дожил до нашего времени и если бы таких было много.

[21.04.16]

Что у нас сегодня?

Поступило феерическое количество заявок на лекцию про Сашу Чёрного, Аверченко, Тэффи. Откуда такой бум на сатириконцев, я даже понимаю. Они были многажды упомянуты в наших разговорах, и меня просят как-то это расширить.

Начинаю отвечать на некоторые вопросы.

– Не скажете ли вы пару слов о взаимоотношениях Бродского и Евтушенко? Всё-таки полярные авторы, словно поэтические «орёл» и «решка».

– Нет, они не полярные авторы. На самом деле Бродскому полярны другие. Бродскому полярен Высоцкий, как мне кажется. Это такая волшебная пара, как Маяковский и Есенин например.

Что касается отношений Бродского и Евтушенко. Евгений Александрович жив-здоров, и поэтому объективного анализа здесь быть не может. Пока поэт жив, его путь не закончен.

В чём их полярность? Мне кажется, в том, что Евтушенко очень ориентирован на современность, а Бродский – на вечность. Какая стратегия выигрышнее – я не могу сказать, потому что иногда современность живее. Иногда заблуждающийся, пристрастный, многословный, неловкий Евтушенко кажется мне живее и понятнее Бродского. Говорить, что у Евтушенко гораздо больше плохих стихов? Ну, это очевидно, что их много. Но если бы у Евтушенко собрать сборник, который состоял бы из лучших его текстов, это был бы очень сильный сборник. А если бы от Евтушенко осталось только четыре строчки:

Сосед учёный Галилея
был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится земля,
но у него была семья, —

Евтушенко вошёл бы в мировую историю как гений.